Валерий Панюшкин - Ройзман. Уральский Робин Гуд Страница 7

Зачем бежал? Даже если и не условный срок, три года – это ведь немного. Мелкие уголовники при хорошем поведении на половине срока выходят по УДО – полтора года получается, быстрее, чем армия. Но все же бежал. А если бы убили? А если бы сам ненароком не оглушил, а убил тихого следователя – кулак-то тяжелый? А если бы и получилось, то как бы потом жил – до конца дней скрываться? Но все же бежал. И нет этому никакого рационального объяснения, кроме уральской дерзости. Бежал, чтобы бежать. И теперь уж труби от звонка до звонка: после побега и до суда – в одиночке, потом в Каменском лагере, а под конец срока – опять в Свердловской тюрьме (Екатеринбург тогда назывался Свердловском).

Про лагерь Ройзман рассказывать не любит. Отшучивается. Все отшучиваются. Вот и у Арсения Рогинского все истории про лагерь смешные. И у Сергея Ковалева главный лагерный рассказ – про то, как приготовить праздничный торт из буханки ситного хлеба и конфет «подушечка». Только Светлана Бахмина из известных мне узников проговорилась, что в тюрьме понимаешь, насколько люди бывают жестокие, глупые, злые и несчастные. И все же люди.

А в бытовом смысле известно же, как были устроены в 80-е годы советские лагеря. Несколько бараков, с утра из репродуктора громкая музыка. За проступки – холодный карцер, в котором после подъема шконка прислоняется к стене, так что сидеть можно только на бетонной тумбочке, которая по ночам служит подпоркой для шконки. Сиживал ведь Ройзман в карцере наверняка – дерзкий. Но кроме людей глупых, злых и несчастных видел же и тех, что отправлялись в карцер не по мальчишеской дерзости, а из убеждений. Люди эти были двух типов – серьезные воры и диссиденты. Первых могли бросить в карцер, например, за упорный отказ выходить на работу, которую не позволяет воровская честь. Вторых – за упорные попытки передать на волю «Хронику текущих событий» – маленькие записочки про то, что происходит в тюрьме. А были среди диссидентов еще и истово верующие. И ходила по уральским лагерям легенда про старообрядца одного, который просидел в карцере то ли три года, то ли пять – весь свой срок за то, что отказывался брить бороду. Брили насильно, в штрафном изоляторе борода отрастала, выходил на общую зону, опять отказывался бриться и опять шел в карцер, – таких уважали.

Впрочем, из внешних признаков только борода эта и имела значение, да еще у блатных – татуировки. Молодой человек в лагере быстро понимал, что как ты выглядишь – не важно. Одежда не важна, телосложение. А важно, как ты ведешь себя и как говоришь. Целый институт психологов за год не растолкует противоречивых правил тюремного поведения. Почему, например, «взял нож – режь»? Почему нельзя за глаза говорить о человеке то, чего не скажешь ему лично? Целый институт лингвистов несколько лет, наверное, объяснял бы, каким законам и правилам подчиняется тюремная речь. Почему не следует говорить «хватит заниматься ерундой», а следует пользоваться эвфемизмом «хватит пинать говно по дорогам революции»? Сотню докторских диссертаций написать можно. А зэчий глаз видит с первого взгляда. И чуткое зэчье ухо слышит с первой фразы – свой или чужой.

Ройзман говорит только, что тюрьма – важный этап в воспитании русского человека. Кто не прошел – все равно как не окончил школу – жить можно, но наперекосяк как-то. А в чем урок, от него не добьешься. В том ли, что человек в России может быть либо заключенным, либо охранником? «Тиран, предатель или узник», по пушкинскому слову? В том ли, что не имеют значения ни богатство, ни положение в обществе? Ни политические взгляды, ни партийность, ни профессия, ни конфессия – это все в тюрьме смыкается. Или важно человеку в тюрьме понять, что он из породы узников? Что вот сейчас выйдет на волю, а потом легко может оказаться в тюрьме, но всегда в роли узника, никогда в роли конвоира? Или нужно понять, что всю жизнь, каждую минуту своей жизни ты будешь обдумывать и готовить восстание или побег? Эту ли мысль нужно усвоить, чтобы идти на общие работы, договариваться с администрацией, придуриваться? Или надо понять, что на Руси есть всего два способа стремиться к недостижимой свободе – разбойничать и писать?

Писать и разбойничать, я понимаю, – занятия очень разномастные, из разных парадигм, из разных логических рядов. Но именно на них искони стоит русская культура, именно они по сей день соседствуют в русских тюрьмах. В одних и тех же бараках живут разбойники и писатели. Один хлеб едят. Кроме этих двух групп тюремного (да и вообще) населения есть, правда, еще предатели, но о них позже.

А Ройзман являет собою редкий случай соединения: в юности, конечно, больше разбойничает, к зрелости – больше пишет.

Он вышел из тюрьмы в 83 году. Разбойничий опыт странствовать и скрываться был у него к тому времени довольно большой: путешествия по северам, подпольные карточные игры, первые иконы, которые находил в заброшенных деревнях, первые золотые самородки на ладонях черных старателей посреди линий судьбы, проеденных грязью, и первый золотой песок в кисетах. А опыт писать был совсем маленький – так, первые юношеские стишки. Но уже и страсть к чтению, начавшаяся с учебника, который давно еще, в детстве, нашел на помойке возле дома, притащил и читал втайне от отца, мечтавшего, что сын станет инженером.

Памятный учебник был по средневековой истории. Больше всего впечатлил юношу рассказ про битву на Косовом поле. Про турецкое войско, которое превосходило сербов числом и умением, победило в битве, но отступило изможденное. Про Вука Бранковича, который в критический момент покинул поле боя. Про князя Милоша, который притворился предателем, был приведен к султану и заколол султана кинжалом. Про святого князя Лазаря, разбойника, как и все тогдашние князья, который был ранен, попал в плен, в тот же день был казнен за веру, а теперь причислен к лику святых. Битва, о которой сложили легенды. Попомните: несколько раз в истории самого Ройзмана встретятся нам повороты сюжета, словно бы перекочевавшие из песен про битву на Косовом поле.

Но тогда, в 83-м, легенды – это всего лишь легенды, и книги – всего лишь книги. Опыт их чтения беспокоит, но не соотносится с жизнью никак. А опыт скрываться и странствовать привел уж в тюрьму. Естественное желание молодого человека, вышедшего на волю из первой своей тюрьмы – начать жизнь заново: заняться самым правильным ремеслом на свете и найти самую прекрасную на свете женщину. Ну, и какая же работа для уральского парня может быть правильнее, чем на заводе «Уралмаш»? Какая же женщина может быть прекраснее Веры?

На «Уралмаше» Ройзман работает в бригаде Героя Социалистического Труда Феофанова. С Верой такая любовь, что, по выражению старшей сестры Инны Ройзман, – летят искры. Но надо же понимать, что такое бригада Героя Социалистического Труда. Она обречена вечно ставить рекорды. Даже когда сломался цеховой консольный кран и нечем подтащить к станку железную болванку. Подтащить болванку просят Ройзмана. Он самый молодой, самый здоровый и самый глупый, коли соглашается так надрываться. И вскоре надорвет спину. А искрящаяся любовь с Верой тоже надорвется как-то, впрочем, уже тогда, когда родится общая дочь.

Теперь от Ройзмана не допросишься внятной хронологии событий. События в его памяти словно бы навалены в кучу. Точно установить можно только, что три года после тюрьмы ушли на завод, Веру и вечернюю школу, а в 86 году поступил в университет. Да, но и первую выставку авангардных художников на Ленина, 11, в бывшем здании Станции вольных почт тоже ведь устроил в 86 году. (Вольные почты! Представляю себе, какими разбойниками были эти вольные почтальоны!) Это-то когда? Это как? Бывший зэк, рабочий и вечерний школьник, устраивающий чуть ли не первую на Урале авангардную выставку?

Надо представить себе эту круговерть подпольной жизни в 86 году.

Художники. Виктор Манохин, про которого пока не понятно, гений он или эксцентричный пьяница. Миша Шаевич Брусиловский, про которого известно, что образование свое он начал в интернате для одаренных беспризорников (sic!), но еще не известно, что станет заслуженным художником России, картины будет продавать по всему миру и при жизни получит в Екатеринбурге памятник.

Музыканты. Расцвет Свердловского рок-клуба. Вячеслав Бутусов поет песню «Скованные одной цепью». Именно в 86 году и написана. Группа «Чайф» впервые выступает на Свердловском рок-фестивале и записывает первый альбом, тогда как лидеры группы Шахрин и Бегунов продолжают работать строителями и возводить многоэтажные дома, глядящие на озеро Шарташ.

Разбойники. Перестройка ведь начинается – первые кооперативные предприятия, а с ними и первые бандитские крыши.

И в том же году Борис Ельцин, бывший первый секретарь Свердловского обкома избран кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС.

А Ройзман поступает в Свердловский университет на исторический факультет. Но заниматься будет не захватывающей историей славянских народов, не битвой на Косовом поле, а древней иудаикой. Кажется, в пику тому обстоятельству, что единственная сомнительная национальность в многонациональном Свердловске в те годы была – еврей.