Жорж Санд - Зима с Шопеном (сборник) Страница 7

По прибытии в Пальму я сама допустила подобную «дерзость», и, боюсь, теперь мне уже никогда не удастся реабилитировать себя в глазах маркиза де ***. Меня рекомендовали этому молодому пальмскому льву на самом высоком уровне, и я полагала, что могу воспользоваться предложенной мне каретой и посмотреть город. Это предложение было сделано в высшей степени любезно! Однако следующим же утром мне передали от него записку, не оставляющую ни малейших сомнений по поводу того, что я нарушила все возможные правила приличия. Поэтому я поспешила вернуть экипаж обратно, так и не воспользовавшись им.

Разумеется, встречались и исключения из правил, однако главным образом они относились к людям странствующим и знающим мир, людям, являющимся своего рода гражданами мира. Если бы не нашлись тогда люди, которые по доброте сердечной относились к нам уважительно и заботливо, то никто (об этом обязательно следует сказать, чтобы подчеркнуть, в какое удручающее состояние привели эту богатую землю таможенный диктат и отсутствие промышленности), никто бы не предложил нам и угол в своем доме, не навязав при этом такое количество условий и ограничений, которые мы имели большую неосторожность принять.

Мы сами побывали в таких же невыносимых обстоятельствах, как и они, в то время, пока искали где бы нам остановиться. В целом городе, казалось, нет ни единого свободного места.

Обычная квартира в Пальме представляет собой четыре абсолютно голые стены, без окон, без дверей. В большинстве частных домов стеклами не пользуются; и если найдется желающий приобрести в свой дом подобный изыск, являющийся зимой предметом первой необходимости, то ему для начала следует позаботиться о рамах. Если владелец квартиры переезжает (что происходит здесь крайне редко), он забирает с собой окна, замки и даже дверные петли, и его преемнику приходится начинать свое заселение с замены отсутствующих деталей новыми – конечно, если он не предпочитает жить на сквозном ветру, как это принято во всей Пальме.

На изготовление дверей и окон требуется по меньшей мере полгода. И не только дверей и окон, но и кроватей, столов и стульев, в общем, всего – даже с учетом самого простого и примитивного способа меблировки. Рабочих здесь очень мало, работают они неспешно, к тому же им не хватает материалов и инструментов. За нерасторопностью любого майоркинца читается приблизительно следующее: «Вся жизнь еще впереди! А вы, должно быть, француз (что подразумевает „человек экстравагантный и нетерпеливый“), коли вам подавай все немедленно? Подождали полгода, подождите и другие полгода. Вам не нравится у нас? Тогда почему бы вам не уехать отсюда? Разве в вашем присутствии здесь кто-либо нуждается? Мы всегда обходились весьма неплохо без вас. Вам кажется, что своим приездом вы что-либо измените здесь? Отнюдь! Послушайте, мы не против, когда люди говорят то, что думают, но мы будем поступать так, как находим нужным». – «Тогда, простите, можем ли мы взять что-либо из мебели напрокат?» – «Напрокат? Что такое „напрокат“? Внаем? Мебель внаем? Вы думаете, у нас есть лишняя мебель, которую мы могли бы сдавать внаем?» – «Тогда нет ли у вас мебели, которую можно купить?» – «Купить? Но для этого необходимо иметь в наличии готовый товар! Вы думаете, у нас есть лишнее время для того, чтобы изготавливать мебель впрок? Если вам нужна мебель, пусть вам доставят ее из Франции. Ведь там есть все!» – «Но доставки из Франции придется ждать по меньшей мере полгода, и потом нам придется оплачивать таможенные пошлины. Вы хотите сказать, что если человек допустил глупую ошибку, приехав сюда, то единственным способом исправить ее остается уехать обратно?» – «Именно это я бы вам и посоветовал сделать. В крайнем случае наберитесь терпения, огромного терпения, mucha calma!» Такова мораль майоркинца.

Мы уже было собирались последовать данному совету, как вдруг нашлись люди, которые, руководствуясь, несомненно, самыми лучшими побуждениями, оказали нам медвежью услугу, порекомендовав сдающийся в аренду загородный дом.

Это была усадьба одного господина, который за умеренную плату для нас, но довольно высокую для местных жителей (около ста франков в месяц), предложил нам ее в аренду всю целиком. Здесь имелось в наличии все, что обычно имеется в любом загородном доме: брезентовые складные кровати или деревянные кровати, выкрашенные в зеленый цвет (некоторые из них представляли собой две опоры, на которые клали две доски и тонкий матрац), плетеные кресла и столы из грубой древесины. Побеленные известью стены были голые, а окна почти во всех комнатах были застеклены, что считалось дополнительным удобством. И, наконец, в комнате, именуемой гостиной, под видом картин над камином красовались четыре безобразных рисунка наподобие тех, какие можно встретить во Франции в самых захудалых провинциальных трактирах и которые наш хозяин сеньор Гомэз по своей наивности поместил в рамы, словно это были дорогие произведения искусства, украсив таким образом свой особняк. Что до остального, то дом был большой, просторный (слишком просторный) и был хорошо спланирован. Он располагался в очень приятном месте, у подножия гор с округлыми склонами, имеющими плодородную почву, в глубине долины с пышной растительностью, которая сливалась с желтыми стенами Пальмы, с громадой Кафедрального собора и ослепительным морем на горизонте.

В первые дни нашего пребывания в этом уединенном месте нашим основным занятием был променад. Нам было приятно бродить безо всякой цели по окрестностям, наслаждаясь восхитительным климатом и очаровательной природой здешних мест, а также всем тем, чего до сих пор мы никогда не видели.

Несмотря на то, что я провожу большую часть своей жизни в дороге, я никогда прежде не была так далеко от дома. Поэтому я впервые увидела места и растительность, до такой степени не похожие на те, что мы наблюдаем в наших умеренных широтах. Когда я впервые увидела Италию, ступив на берег Тосканы, я помню, что из-за сильного впечатления, которое произвели на меня местные пейзажи, их пасторальная красота и радостное очарование так и остались мною не замеченными; увидев берега Арно (река в Италии. – Прим. ред.), я поймала себя на мысли, что вижу берега Эндра (река в центре Франции, приток Луары. – Прим. ред.), и до самой Венеции я продолжала свой путь, более ничем особенно не восторгаясь. Однако с майоркинскими пейзажами не может сравниться ни один знакомый мне пейзаж. Люди, дома, растения и даже гальки на тропинках – все было особенным. Изумление моих детей было настолько велико, что они начали коллекционировать все, стараясь наполнить наши сундуки красивыми кусочками кварца и разноцветного мрамора с прожилками, которые можно было наковырять в любой сложенной без раствора каменной изгороди, окружающей каждый участок. Некоторые крестьяне, глядя на то, как мы собираем всякую всячину, включая сухие ветки, принимали нас за аптекарей, другие просто смотрели на нас как на полных идиотов.

Глава VI

Своим богатством внешних очертаний остров обязан беспрерывному движению поверхности земли, которая приобретает формы или деформируется вследствие катаклизмов начиная с самого зарождения мира. Ландшафт, который просматривался на несколько лье от усадьбы Establishments, где мы в то время жили, был беспредельно разнообразен.

На беспорядочно расположенных больших террасах возделывались плодородные почвы горных склонов, окружающих наш дом. Такой террасовый метод культивации, распространенный по всему острову, постоянно находящемуся под угрозой несущихся в сезон дождей и ливней горных потоков, особенно благоприятствует росту деревьев и придает острову вид великолепного ухоженного сада.

Справа от нас холмы, служащие пастбищами, постепенно становились все выше и переходили в горы, покрытые зарослями пихты. У подножия тех самых гор в зимнее время, а также во время летних гроз, протекает горная река, о которой во время нашего приезда напоминало лишь высохшее русло, усеянное галькой и булыжниками. Вместе с тем красивый мох на камнях; маленькие, позеленевшие от влаги и потрескавшиеся от мощных потоков мостики, которые наполовину утонули в зарослях ив и тополей, сомкнувшихся друг с другом красивыми тонкими ветвями и соединивших таким образом оба берега реки одним зеленым балдахином; слабый ручеек, бесшумно просачивающийся меж корней тростника и мирта; обязательно присутствующая группка детей и женщин с козами, присевших на корточки отдохнуть на райском бережку, – все это в совокупности являлось восхитительным зрелищем, достойным кисти художника. Вдоль этого высохшего русла горной реки мы прогуливались каждый день. Этот уголок нетронутой природы, грациозный и величавый в своей меланхоличности, мы называли между собой пейзажем Пуссена[6], потому что он напоминал нам места, подобные тем, какие этот великий мастер воссоздавал в своих полотнах с особенной любовью.