Владимир Бушин - Я посетил сей мир. Дневники, воспоминания, переписка разных лет. Книга вторая Страница 7

– Нет, такие молодые люди были всегда еще и до «Капитала». Мысли обоих рассказов мелки, неинтересны… Народ не богоносец. Почему Шолохов, великий, гениальный писатель, в начале «Тихого Дона» рассказывает, как Аксинью, героиню, которую он любит, насилует отец, а ее братья закалывают отца вилами? Он любит казаков, любуется ими, но почему начинает рассказ о них с такой страшной трагической ноты? Только гениальный писатель может начать с такой высокой, резкой ноты. Но зачем? Для того чтобы рассказ о революции предварить упором на то, сколько в человеке зверского. Это мое толкование.

А отрицать цензуру – это отрицать законность. Бентам сто пятьдесят лет назад говорил, что законность люди должны защищать, как стены своего собственного дома.

– Пусть разрушится мир, но восторжествует законность, – напоминаю я римлян и говорю, что несколько раз звонил в «Правду» по поводу того, что на ее страницах пропагандируется нарушение законности: с восторгом рассказывают о присвоении колхозам, поселкам, улицам имена здравствующих лиц, что запрещено законом в 1957 году. Мне всегда отвечают: закон законом, но есть живая жизнь, мы прославляем наших героев, достойных людей. Я отвечал: надо соблюдать закон или отменить его. Даже написал об этом в адрес XXIII съезда на имена Гагарина и Терешковой, предлагая им выступить за соблюдение законности, которую ради них особенно часто нарушают. Даже не ответили.

– Россия не доросла до понимания законности. Вместо законности у нас предпочитают «правду-матку». А ведь, казалось бы, еще Пушкин в юности взывал:

Лишь там над царскою главойНародов не легло страданье,Где крепко с Вольностью святойЗаконов мощных сочетанье…

Владыки! вам венец и тронДает Закон – а не природа.Стоите выше вы народа,Но вечный выше вас Закон.

– Уже в юности Пушкин был государственником. А у нас исходят из того, что вопросы надо решать «по душам». Я несколько раз слушал Фурцеву. Она даже не понимает, что существует проблема законности. Ей говорят: «Такие-то люди построили дачи, ибо есть закон, разрешающий это». Она возмущается: «При чем здесь закон, если мы коммунисты!» То есть зачем коммунисту дача?

Я рассказал, что сегодня заходил Эмка Коржавин и поведал мне, что 11 декабря Солоухина вызывают на Секретариат за ношение перстня, сделанного из золотого червонца с изображением Николая Второго. А в прошлое воскресенье мы были с Солоухиным в Успенском соборе Новодевичьего монастыря на отпевании П. Д. Корина, выстояли три часа митрополичьей литургии. Мы с Солоухиным бывали и дома у Корина, и в мастерской, которую устроил ему еще Горький. Павел Дмитриевич был сердит на Солоухина за «Изъятие даров» в его «Русских письмах». Хотел выступить с опровержением, но когда на Солоухина стали клеветать в «Вечерней Москве» Индурского и еще где-то, передумал, отказался.

Разговор перешел на религию. Женя напомнил:

– Вольтер, на смертном одре, сказал: «Умирая, я проклинаю церковь, восхищаюсь Богом, ненавижу своих врагов и благодарю друзей». Вольтер, Пушкин потому и выступали против церкви, что знали: она неколебима. Они хотели лишь поправить кое-что.

– Но вот уж Толстой не о поправках думал…

1968 г., январь

Ездили с мамой на золотую свадьбу дяди Феди Чукина с тетей Лидой. Он – племянник нашего деда. До Тулы – поездом, а в Туле Вася устроил нам «Победу», которая доставила нас прямо в Кромское. Из всех гостей мама – единственная, кто был на их свадьбе в 1918 году. Подумать только! Война полыхала, а они свадьбы играли… Федяка еще здоров. Кто-то свозил меня на розвальнях и в родное Рыльское. Это же рядом, через овраг…

Какой дивной музыкой детства звучат для меня названия окрестных деревень и сел – Куркино, Михайловское, Ростово, Грачевка, Крючок, Запхаевка, Малевка, лес Гнилуша, Францев колодец, не говоря уж о Непрядве и Куликовом Поле… Происхождение двух деревень я знаю по рассказу краеведа Казанского Александра Васильевича, который составил мне родословную по линии отца. Оказывается, у царя Алексея Михайловича (1629–1676) были земли там, где ныне Курская и Орловская области, в частности, селения Рыльск на Сейме и Кромы на Оке, может быть, уже и города. Так вот, на этих землях проживало слишком много народа, и царь решил какую-то часть своих людей переселить на другие свои земли, видимо, пустоватые – в нынешнюю Тульскую область. Люди, явившиеся сюда из Рыльска, назвали свою (мою) деревню Рыльское, жители Кром – Крамское.

В дни, когда я пишу эти строки, изо всех углов и закоулков демократии несутся вопли о Сталине: «Диктатор!.. Тиран!.. Антропофаг!..» Это в связи с тем, что поступили в продажу школьные тетради с его портретом. А вот помянутый царь Алексей Михайлович. При нем были народные восстания в Москве, Новгороде, Пскове да еще крестьянская война под руководством Разина. Когда из-за дороговизны и взяточничества вспыхнуло первое восстание в Москве, царю было всего 19 лет. И что – растерялся? Размышлял? Не знал, что делать? Знал: беспощадно подавил восстание, после чего 7 тысяч человек были казнены, а у 15-ти отсечены руки. Так же царь утопил в крови и все последующие восстания и разинщину. А в историю ушел с титулом Тишайший, однако. Как же-с, ведь он добился воссоединения с Малороссией да еще и окончательно освободил от поляков Смоленск, а продолжая освоение Сибири, заложил Якутск. Вот и считайте…

Залитературенность

26 декабря 1968 г.

Во вчерашнем номере «Литературки» мы с Димой Стариковым заняли почти целую полосу. Приняли участие в обсуждении статьи Вадима Ковского с длинным и скучным заглавием «Об интеллектуализме, мещанстве и чувстве времени». Вот ведь какая фамилия. Есть Шкловский, есть Юзовский, Высоковский, а этот просто Ковский, так сказать, сама суть голая, корень.

Димка считает, что его статья «делает благое дело». Я озаглавил свою статью «Впереди прогресса» и ничего благого у Ковского не обнаружил. В самом деле, ему всюду видится лишь благодать, его радует, например, «мода на писание диссертаций». А я считаю, что это для многих мода не на писание, а на ученые звания да степени. А чего стоит это. Привел строки из стихотв. Яр. Смелякова «Сосед»:

Не ваятель, не стяжатель,не какой-то сукин сын…

Интеллектуальный критик шокирован соседством слов «ваятель» и «сукин сын». Не может быть такого в советской поэзии! И меня он хочет оборонить: «Мы, конечно, не решимся утверждать, что В. Бушин посчитал здесь «ваятеля» скульптором. И он ищет объяснение у Даля. И находит: «ваять – выть, реветь, орать». И делает вывод: поэт образовал слово «ваятель» от того давно забытого глагола». Неужели? Но у него же не «ваятель»! Какую слепоту порождает чрезмерная ученость. У Даля рядом стоит «ваять» – всем и ныне понятное слово, а он это не видит. И не понимает, не чувствует иронии. Поэт лишь хотел сказать, что его герой не какой-то «небожитель», но и не мерзавец, а рядовой человек. Слово «ваятель» произнесено здесь в его прямом обычном смысле, но с таким же ироническим оттенком, с каким в наше время говорят, например, «пиит».

Недавно мне попался на глаза еще более разительный образец залитературенности. Кажется, уже далеко не молодой поэт Олег Хлебников пишет в статье об умершем Ю. Карякине, который-де так здорово знал и понимал Достоевского: «В его книге «Бес смертный» много о Сахарове и Солженицыне, которые жизнь положили на изгнание беса (на борьбу против социализма и советского строя. – В. Б.). Понятно(!), что слово «бес» у всякого (!!) умеющего читать ассоциируется прежде всего (!!!) с «Бесами» Достоевского».

О!.. Как характерна эта демагогия: «у всякого умеющего читать». А ведь человек окончил какой-то вуз, издал десятка два книг возвышенной поэзии, оказывается, его издавали даже на родине Гамлета… Во-первых, далеко не всякий умеющий читать раскрывал Достоевского, особенно его несъедобных «Бесов». Во-вторых, самому писателю в этом положении прежде всего пришел на ум Пушкин, строки которого из стихотворения, так и названного «Бесы», он взял эпиграфом к своему роману. У Пушкина, кстати, слово «бес» встречается 59 раз, «бесенок» – 17, «бесноваться» – 4, «бесовский» – 4.

Впрочем, залитературенность порой находит и на более светлые головы. Вот что рассказал однажды Вадим Кожинов. На Всемирном фестивале молодежи в Хельсинки автобус с нашей делегацией забросали камнями. Евгений Евтушенко, входивший в состав делегации, в ответ на это написал стихотворение «Сопливый фашизм». Сейчас он об этом или не желает вспоминать, или стыдится того стихотворения. Но тогда поступил, как и следовало советскому поэту. И вот, встретив его в ЦДЛ, Кожинов принялся его отчитывать: да как ты смел! Да знаешь ли, что Твардовский назвал нашу войну с Финляндией «незнаменитой»!

Поразительное дело. Причем здесь Твардовский с его очень неудачным эпитетом? И какое мне дело до того, кто и что когда-то давно сказал, тем более – поэт в стихах, если сейчас, в сей момент бьют наших? Надо немедленно дать отпор – и только. Так Евтушенко и поступил. И тут я на его стороне, а не критика, благоговеющего перед каждым словом большого литературного авторитета. Вот такие закидоны случались с Вадимом.