Владимир Короленко - Дневник, 1917-1921 Страница 7

Рассказ следует за рассказом. И теперь предмет их – измена… Места действия Юго-Зап‹адный› фронт. Упоминается станция Лезерфная (?), местечко (что ли) Куровцы, Конюхи, Сбараж. Все места, которые я вспоминаю по газетам, где шли бои, происходили и наступления, и отступления… 4-я дивизия, Владимирский полк. И всюду чуется измена. В одном месте пришли, заняли окопы. Поужинали, надо ложиться. Наутро что будет… Настелили в окопах соломы. Вдруг – приказ: выноси солому… Вынесли. Разложили так на возвышенном месте за окопами… Вдруг приказ: «зажигай!» Почему такое зажигай? Для чего?.. А это значит, чтоб ему видно было, куда стрелять. И он начал стрелять из орудий. Ну, правда, немного пострелял, пострелял, перестал…

Или еще: стоим, значит, рядом с четвертой дивизией. Ночь… И приказывает 4-й дивизии отступить: «он» обходит. Владимирцы уже отступили. Кола вас, говорит, пусто. Ну, те, конечно, отступать. Только отступают… А ночь, ничего не видать… И вдруг слышут – песня. А это наши на самых передовых позициях на заставе песню запели. Стой! Это что такое? Это владимирские песню поют, да еще на самых передовых заставах. Как же командир говорил, что они уже разбежались. Стой! Назад. Пошли опять у окопы. Засели… Глядят, а он, значить, утром подходит к окопам. Думаеть, у нас никого нет. Покинули. Идет себе беспечно. Подпустили они, потом ураз… Как вдарят… Он видит: не вышло, подался назад… После этого на другой день в 4-й дивизии вышел бунт. Командира и трех офицеров убили…

– А то было около Тарнополя. Мы как раз в лезерф отошли на отдых. Только остановились, стали обед готовить… Вдруг приказ: назад, опять в окопы. Который батальон нас сменил (он называет, но я не помню) бросил окопы, ушли…

– Кто же? Солдаты, что ли?

– Постойте… Кто тут разберет?.. Пообедать не успели, – айда скорее. Приехали на станцию Лезерфную, оттуда дошли до деревушки… Как она… вот забыл. Осталось совсем немного. Тут надо было, это и мы понимаем, – скомандовать: вперед, у цепь! А он вдруг и командуеть: спасайся кто как может… Обошли! Ну, тут уж, когда начальник сказал спасайся кто как может, – все и кинулись…

– Нет уж, – опять с враждебным холодком в голосе говорит он. – Что тут солдат виноватить… Не у солдатах тут причина… Не-ет! Солдат защищает, жизнь отдает…

При мне в Лондоне оратор армии спасения говорил, что он верит в существование дьявола. Больше: он знает, что дьявол есть, как знает, что есть волк и лисица45.

И этот солдат с усталыми, печальными и несколько враждебными глазами знает тоже своего дьявола, как лисицу или волка. Он верит, он убежден в измене. Его дьявол – говорил «принародно» при прежнем строе, что солдаты, идущие на смерть, – навоз… Можно ли поверить, что теперь после революции этого дьявола уже нет. Он тут же. И это именно он изменяет отечеству. С одной стороны, он оттягивает мир, заставляет воевать вдали от семьи и детей, с тем чтобы темными ночами разводить огни на возвышенном месте. И когда немец начинает крыть наших ядрами, то для солдата ясна связь между гулом немецких пушек оттуда, с вражеских позиций, и непонятными словами и действиями командиров, от которых зависит жизнь этой темной, усталой, ожесточенной толпы.

Я прощаюсь. С меня довольно. Я иду по аллеям сада, он остается в будке. И когда я, обогнув аллею, иду параллельно и кидаю взгляд по направлению к будке, то сквозь загустевшую пелену мокрого снега, между сырых темных стволов вижу в темном квадрате двери серую фигуру и доброе, печальное, озлобленное лицо. По-видимому, он следит взглядом за моей непонятной ему фигурой и думает: «Вот подходил… Кто и зачем… В пальто и шляпе… Расспрашивал. Что ему надо?..»

И быть может, моя фигура уже занимает свое место в этом фантастическом сплетении: война… непонятные приказы… ночные огни над головами на возвышенном месте и отзывающиеся на них глухие удары неприятельских пушек в ночной темноте…

И те первые минуты, когда мы вместе вспоминали русского доктора и Тульчу, заволакивает, заволакивает слякотно-мокрый, холодный снег…

Нет у нас общего отечества! Вот проклятие нашего прошлого, из которого демон большевизма так легко плетет свои сети…46

13 ноября

Трагедия России идет своей дорогой. Куда?.. Большевики победили и в Москве, и в Петрограде. Ленин и Троцкий идут к насаждению социалистич‹еского› строя посредством штыков и революционных чиновников. Ленин прямо заявил: – Мы обещали, что в случае победы закроем буржуазные газеты, и мы это исполнили47. Во время борьбы ленинский народ производил отвратительные мрачные жестокости. Арестованных после сдачи оружия юнкеров вели в крепость, но по дороге останавливали, ставили у стен и расстреливали и кидали в воду. Это, к сожалению, точные рассказы очевидцев. С арестованными обращаются с варварской жестокостью. У Плеханова (больного) три раза произвели обыск. Теперь его положение опасно48. Я послал в «Нар‹одное› слово» след‹ующую› телеграмму:

«Глубоко возмущен насилием, совершенным в лице Плеханова над истинными друзьями народа, не забывшими, что сила революции в возвышенных стремлениях человечности, разума и свободы, а не в разнуздании животных инстинктов вражды, произвола, насилия. Животное побеждает порой человека в человеке, но такая победа не прочна. Бывают в борьбе случайные положения, когда, по словам поэта Якубовича:

Не тот, кто повержен во прах, побежден.Не тот, кто разит, – победитель49.

С зловещей печатью Каина на челе нельзя оставаться надолго вождями народа. Плод этой победы: убивающее партию негодование всего человечного в стране»50.

Вчера «Полтавский день» уже вышел. Петроградские газеты тоже уже пришли в Полтаву (последние от 4-го и 5-го). У этих насильников не хватило решимости и силы осуществить даже программу Ленина. «Речь», «Нов‹ое› вр‹емя›», «Русская воля» все еще, правда, не выходят, но даже в умеренном «Народном слове» – пламенные статьи против большевиков. Большевизм изолируется и обнажается в чистую охлократию51.

Любопытно со временем для художника: в Петропавловской крепости теперь сидят одновременно царские министры – Сухомлинов, Щегловитов и свергнувшие их революционеры. «Народное слово» приводит краткий отзыв Щегловитова о событиях (в разговоре с америк‹анскими› журналистами).

В этой газете находим такое сообщение: «Американские журналисты, посетившие Петропавловскую крепость, заявляют, что Щегловитов в курсе всех последних событий. Щегловитов говорит, что его переворот нисколько не удивляет. Он всегда был убежден в глубокой демократичности русского народа» («Нар‹одное› сл‹ово›», 7-XI-17).

Трудно сказать, что это такое: улыбка Мефистофеля или опять попытка подладиться к «демократизму» старого ренегата либерализма…

И пожалуй, при несколько других обстоятельствах это легко могло бы удаться… Отсутствие людей, неразборчивость в них – это проклятие нашей революции, которое в глазах всех неослепленных людей определяет ее бессилие для социальных реформ. Когда-то я напечатал в «Русск‹их› вед‹омостях›» и перепечатал в Собр‹ании› сочин‹ений› изд‹ания› «Нивы» описание поразительных истязаний, которые полицейские в течение целой ночи производили в одной из саратовских деревень52. Тогда «народ» этой деревни беспомощно и робко жался кругом избы, превращенной в застенок, шарахаясь, как робкое стадо, когда открывалась дверь. Урядника и стражников предали суду. Они отбыли наказание, и теперь мне пишут, что тот же урядник состоит «народным избранником» в одном из волостных земств той же губернии и через него Ленин будет водворять социалистич‹еский› строй посредством приказов.

Мне теперь часто приходит в голову следующее сравнение: из одного и того же углерода получается в лаборатории природы самоцветный кристалл алмаза и аморфный черный уголь. Почему? Химики говорят, что в частицах алмаза атомы расположены иначе, чем в угле.

Люди такие же частицы. Одними учреждениями их сразу не изменишь. В социальной лаборатории должна еще долго происходить их перегруппировка. Народ неграмотный, забитый, не привыкший к первичным социальным группировкам (организациям) – сколько ему ни предписывай сверху – не скристаллизуется в алмаз… Останется ли он и после революции аморфным угольным порошком, который ветер анархии или реакции будет еще долго взметать по произволу стихии, – вот роковой вопрос нашего времени…

О социализме пока, конечно, нечего и думать. Но между социальной революцией и анархией революционной или царистской есть много промежутков. Мне кажется все-таки, что уже есть некоторые кристаллизационные оси и Россия не совсем аморфна.

15 ноября

7 ноября Рада выпустила «универсал». Украина объявлена республикой53. Центральной власти в России нет. Россия с треском распадается на части. Может быть, оздоровление начнется от периферии? Но есть ли власть и у Рады – тоже вопрос.