Светлана Сергеева - Пока бьется сердце Страница 7

22 июня рано утром мы, юные пионеры, собрались в поход вдоль побережья Финского залива. Весело и беспечно бродили мы, всматриваясь в очертания зданий на острове Кронштадт. Погода была хорошая, а отличная видимость позволяла нам хоть издали посмотреть на крепость морских рубежей. Въезд на остров был запрещен. Только по специальным пропускам с особым контролем на катерах осуществлялась связь с Большой землей.

Уставшие, но веселые мы возвращались домой. Нас несколько удивило мрачное настроение людей, идущих нам навстречу. Что-то резко изменилось в облике людей. И вдруг до нас донеслось ужасное слово «война». Люди собирались на улице у репродукторов. Говорил Молотов. Да, началась война. Гитлеровские войска вероломно напали на нашу страну. Уже бомбили наши города. Было больно, горько, обидно. Я заплакала. «И какая же мама родила Гитлера?» – задала я вопрос маме. А война, настоящая война – мы уже начали ее чувствовать. По вечерам, ровно в 23 часа, в небе появлялись немецкие бомбардировщики. Они летели бомбить Ленинград. По радио, иногда с опозданием, звучал взволнованный голос диктора: «Воздушная тревога! Воздушная тревога! Воздушная тревога!» И до ужаса противно завывала сирена. Потом к ней привыкли. А неунывающие мальчишки бегали, противно завывая, копируя сирену.

Напротив нашего дома выстроились танки. Военная суета… Нам даже удалось поймать настоящего шпиона. Я обратила внимание на человека в военной форме, который сидел среди кустарника на пенечке, что-то записывал, разглядывал в бинокль. Я собрала мальчишек, и мы, оставив дежурного, помчались в танковое училище, расположенное поблизости. Вскоре появились вооруженные танкисты. А наш подозрительный тип в это время направился в сторону Чертовой Горки, а там прямой путь в город. Танкисты осторожно направились за ним. На следующий день нас вызвали к командиру танкового училища. Перед строем танкистов командир благодарил нас за помощь, за проявленную бдительность. Как потом выяснилось, действительно, это был шпион.

Под гусеницами танков погибла наша общая любимица кошка Василиса…

Фронт приближался, было видно зарево от пожарищ. Старшеклассников мобилизовали на рытье противотанковых траншей под Горелово. Немецкие самолеты, пролетая над ними, сбрасывали листовки, а однажды что-то тяжелое упало в мешке. Оказывается, немцы сбросили с самолета человека, еврея по национальности. Гнев наполнял душу.

В начале сентября к нам в Петергоф на санитарной машине приехал отец, чтобы увезти нас в Ленинград и быть спокойным за нашу судьбу. Он должен был улететь в командировку в Мурманск. Но маму не отпустили с работы. По законам военного времени самовольный уход с рабочего места, особенно врача, сурово карался. Мы с сестрой, не желая оставлять мать одну в это опасное время, тоже отказались уезжать.

В больнице было много раненых красноармейцев. Мы были абсолютно уверены, что обязательно приедет какой-то транспорт и все раненые и медперсонал будут увезены в безопасное место. Иначе быть не могло.

Вечером мы с папой вышли на улицу. Стояли, прислушиваясь к шуму немецких самолетов, летящих бомбить Ленинград. С тревогой всматривались в зарево пожарищ, приближавшихся к Петергофу. Отец сказал: «Все равно победа будет за нами. А сейчас немцев заманивают». Рано утром мать наскоро упаковала самые необходимые вещи и отдала их отцу, чтобы он оставил их у своей мамы в Ленинграде. А мы с сестрой, стараясь успокоить взволнованного отца, еще шутили, что нам налегке будет легче убегать от немцев. Отец обнял нас, поцеловал и уехал…

Нас перевели на казарменное положение. Мы стали жить в больнице. Дверь нашей палаты выходила в палату с больными. Среди больных было много раненых молодых красноармейцев. Все было готово к эвакуации. Ждали приезда транспорта.

Вечерами регулярно продолжались налеты немецких самолетов на Ленинград. Фронт все ближе и ближе подходил к нам. В начале войны была введена карточная система выдачи продуктов населению, но продуктов в магазинах уже не было. Вместо сахара мы выкупили по карточкам 2 плитки шоколада, больше ничего нам не досталось. А мы все ждем, что за нами приедут и увезут в безопасное место. Ждем, а снаряды рвутся все ближе. В городе начались пожары. Рядом с больницей загорелся двухэтажный деревянный дом. Все полыхало ярким огнем. Охваченные пламенем, развевались на втором этаже тюлевые занавески на окнах. По-видимому, в комнате стояло пианино: слышался звон обрывающихся струн и шумный звук от падающих на клавиши картин со стен. Это было видно. Квартира была хорошо и красиво обставлена. Много картин висело на стенах, и вот все это поглощалось огненным вихрем. Звук горящего дома напоминал жарку пирожков в подсолнечном масле… Это был первый пожар, который я увидела так близко.

23 сентября утром в 8.30, во время нашего завтрака, вдруг заговорило молчавшее до сих пор радио. В последнее время даже сигнала воздушной тревоги не было слышно. Мы замерли, вслушиваясь в слова, звучавшие из динамика. Передавался ультиматум немецкого командования руководству города Петергофа, что, если в 9 часов утра город не будет сдан, то от него останется груда развалин. Маму в это время вызвали на операцию: больница жила по своим законам. Не хотелось верить в происходящее. Думали, что это провокация, и все еще теплилась надежда на эвакуацию… Только не плен. Мы молча смотрели на часы: стрелка медленно ползла к 9.00. На всякий случай мы стащили матрац с кровати на пол в угол, подальше от окна, уселись на него и решили съесть шоколад, чтобы он не достался немцам. Это была единственная наша ценная вещь. Мы с сестрой давились шоколадом: трудно было глотать, спазмы сжимали горло…

Ровно в 9 часов начался обстрел, и почти сразу послышался лязгающий шум. Взглянув в окно, мы увидели прямо у нас под окном серые махины немецких танков с белыми крестами на башнях. Все произошло стремительно. Вдруг распахнулась дверь, и двое гестаповцев в серых блестящих плащах со свастикой на рукавах и небольшими топориками в руках направились в палату, где лежали больные. Нас, сидящих в углу на полу, они просто не заметили.

Сестра в школе изучала немецкий язык. Она закричала им: «Там больница! Туда вход запрещен!» Они наконец увидели нас, двух девчонок, с лицами, измазанными шоколадом. Схватив табуретку, гестаповец швырнул ее в нас, но мы успели пригнуться, и она, ударившись о стену, разлетелась. Они прошли в палату… Все тревожились за судьбу раненых красноармейцев. Но все обошлось благополучно: врачам удалось выдать их за городских ребят, попавших под обстрел. Их документы успели спрятать. Был отдан приказ об освобождении нескольких палат. Немцы развертывали здесь свой госпиталь. Одновременно по городу был развешен приказ: жителям за 24 часа покинуть город. За невыполнение – смертная казнь. Радио громко вещало, повторяя приказ.

Вскоре вдоль центральной улицы города были установлены виселицы. Все это было как кошмарный сон. Но все же это был не сон… Днем жители с незатейливой поклажей, взяв на руки маленьких ребятишек, потянулись из города. Куда они шли? Что ждало их впереди? Нас, то есть тех, кто был в больнице, пока не трогали. Горел город, горел дворец… Уже наши военные корабли со стороны Финского залива в упор начали обстреливать Петергоф. А над городом на высоте купола церкви распласталось безжизненное тело молодого красноармейца. Он занял эту удобную «высоту» для обстрела. У него была только винтовка. Позолоченная оболочка купола в первые дни войны была снята, а железная арматура купола не могла быть для него защитой.

Петергофский дворец, 1945 г.

Три дня мы прожили в городе. На улице на виселицах покачивались тела жителей, не успевших вовремя покинуть город. В основном это были женщины и дети… Жуткая картина. А что предстоит нам? Никто ничего не знал. Врачи и сестры выполняли свою работу. Больных было много. Теперь все были расположены в одной палате. Лежали и на полу.

Вдруг немцы объявили: «Срочно подготовить всех к отъезду!» Куда? Зачем? Подъехали большие немецкие фургоны. Нас затолкали в них и повезли. Получилось так, что мы, мать, сестра и я, оказались в разных фургонах. Поехали. Через зарешеченное окошко изредка вижу виселицы и качающиеся на них тела.

Передвижение по дороге немецких фургонов по направлению к Ленинграду привлекло внимание наших летчиков, и они на бреющем полете принялись обстреливать эту колонну машин. Немцы, остановив машины, попрятались в кювет. А мы были закрыты в фургонах. Нам только оставалось ждать своей участи.

Больные стонали, срывали в беспамятстве свои повязки. Текла кровь. А самолеты все снижались и обстреливали машины. Несколько фургонов загорелось. Тревожила мысль о матери и сестре. Расстреляв свой боевой комплект, самолеты улетели. Оставив на дороге горящие фургоны с людьми, немцы повезли нас дальше. Оказалось, они везли нас ближе к Ленинграду, в Володарку, где решили оборудовать русскую больницу. А рядом под ее прикрытием поставить орудия, которые прямой наводкой могли обстреливать Ленинград.