Юрий Владимиров - В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 Страница 7

Основная – незастроенная – часть территории представляла собой широкий луг, на котором вынуждены были устроить себе пристанище пленные. Некоторые отрывали себе ямы, чтобы прятаться в них от солнца и дождя.

Лагерь имел несколько больших и малых блоков, и в их числе – отделение для военнопленных из младшего и старшего командного состава Красной армии, отделение медсанчасти для больных и раненых пленных. По истечении нескольких суток пленных угоняли или отвозили на грузовиках и поездами в другие места. Очень многих направляли на Украину для особо тяжелых работ, в частности на строительство военных укреплений, на восстановление металлургических и горнорудных предприятий, на реконструкцию железнодорожных путей, чтобы по ним могли двигаться немецкие поезда. Однако подавляющую массу пленных немцы все же везли в Германию.

…На территории лагеря я нашел себе место в конюшне на деревянном полу, почти под самой кормушкой. 30 мая нас всех подняли в 6 часов утра громкими криками «Подъем!». Мы увидели несколько высоких и здоровых мужчин средних лет в советском военном обмундировании, но без петлиц и в начищенных до блеска хромовых сапогах. На левом рукаве у них была белая повязка с черной надписью немецкими буквами «Полиция», а в правой руке они держали палку, напоминающую дубинку. Это были полицаи из бывших военнопленных или гражданских лиц, перешедшие на службу к немцам.

Полицаи заявили, что те, кто в состоянии работать, могут отправиться с ними, чтобы получить завтрак и уйти в город на работу. Но на какую работу, не сказали. Очень многие пленные, сильно оголодавшие в последние дни, сразу же согласились. Оставшиеся в лагере выстроились в очередь у кухни. Я увидел, как стоявший близко ко мне пленный, вытаскивая котелок из своего вещевого мешка, обнажил в нем пустую металлическую банку из-под консервов. Поскольку у меня не было котелка, я попросил его отдать мне эту банку. Но он сказал, что так просто ее не отдаст, а вот если бы у меня нашлось для него курево, то согласился бы. И тут я вспомнил о припрятанной немецкой сигарете и предложил товарищу эту «диковину». Тот недоуменно взял сигарету в руки, понюхал ее, вытащил из кармана своего полугалифе коробку спичек, крепко затянулся дымом и молча отдал мне банку. Я встал в длинную очередь.

Солнце на небе поднялось высоко и стало нещадно жечь. Мои силы были на пределе. И как раз в этот момент мне удалось подсмотреть у одного пленного, что же за еду нам дают. К моему изумлению, это была опять баланда из подсолнуховой макухи. Я понял, что эту пищу мой больной желудок не выдержит, и возвратился в конюшню. Не выдержали долгого стояния в очереди за баландой и многие другие пленные – вернулись без нее на свои места. Почти никто не сумел даже напиться воды возле кухни: полицаи всех отгоняли. Оказалось, что эту баланду выдавали на весь день. Меня невыносимо мучила жажда. К счастью, на дне кормушки я обнаружил буровато-желтую воду, оставшуюся, вероятно, еще со времени последнего кормления лошадей. Я сунул голову в кормушку, но в этот момент пожилой пленный, находившийся поблизости, быстро стащил меня вниз, крикнув: «Ты что, рехнулся? Неужели собираешься пить лошадиную мочу? Вот возьми мою флягу!» Я сделал несколько глотков, но жажда все равно сохранилась. Тогда я решил собрать на лугу конский щавель и гусиную лапку. Набрав несколько горстей, я съел все, как это делал в детстве.

Наступил вечер. Постепенно в лагерь возвратились группы пленных, которых утром уводили на работу. Некоторые из них несли хлеб, картофель, крупу, молоко в бутылках и еще что-то. Оказалось, что эти продукты им дали из сострадания или продали за советские деньги местные жители. Кое-кто нес дровишки – сухие сучья деревьев, обломки досок и куски кизяка. Но особенно меня поразило, что несколько человек в обычных армейских мешках из брезента несли… питьевую воду! Потом пришедшие развели костры и, скооперировавшись, приготовили ужин. Остальные пленные им завидовали, а некоторые попросили поделиться с ними пищей, но никто не поделился.

Среди возвратившихся с работы пленных я заметил одного бывшего сослуживца из мотострелкового батальона нашей 199-й отдельной танковой бригады. Он был значительно старше меня и поэтому более опытен в жизни. Он удивился, что я хожу босым, и сразу сделал мне предложение: я отдам ему свой белый свитер, а он мне – пару запасных армейских ботинок. И сделка состоялась. Ботинки оказались мне как раз впору, но надеть их пришлось на босые ноги.

После сделки товарищ вынул кисет с махоркой и свернул козью ножку. Я намекнул ему, что неплохо бы и мне дать закурить, на что получил ответ: «Дружба дружбой, а табачок врозь». Он потребовал с меня за одну закрутку 30 рублей.

Консервная банка и ложка в карманах брюк мне сильно мешали, поэтому, пока не совсем стемнело, я решил поискать кусок проволоки или бечевки, чтобы сделать ручку к консервной банке. Но ничего на глаза не попадалось. Когда стал проходить мимо отделения, где содержались военнопленные из младшего и среднего комсостава Красной армии, вдруг кто-то меня окликнул: «Эй, зенитчик, подойди сюда!» Я увидел лейтенанта, с которым 24 мая находился в лесу. Лейтенант был в своем прежнем командирском обмундировании и со всеми знаками различия.

Мы рассказали друг другу обо всем, что с нами произошло. Оказалось, что лейтенанту с товарищами тогда тоже не повезло: их захватила группа автоматчиков, а затем со сборного пункта отправили в этот лагерь. Лейтенант устроился в отделении для командного состава, а батальонный комиссар и старшина остались вместе с другими пленными.

В конце беседы лейтенант неожиданно предложил мне перейти в его отделение, так как с пленными из командного состава, кроме комиссаров, немцы обращаются лучше. С его точки зрения, я по своему развитию вполне мог сойти за лейтенанта. Пока никто не требует документов, подтверждающих принадлежность пленного к командному составу, – об этом судят в основном лишь по уровню общего развития.

К сожалению, нам с лейтенантом не суждено было находиться постоянно в одной компании. Примерно через час, как я улегся спать на подстеленном соломой полу конюшни, меня потянуло в уборную, и за ночь я бегал туда, наверное, раз десять, а с рассветом обнаружил, что из меня вытекает густая кровь.

Утром лейтенант помог мне перебраться в лагерную медсанчасть. И там врач, которому я назвал свои фамилию, имя и отчество, спросил, откуда я. Узнав, что из Москвы, он очень обрадовался, сказав, что сам он – москвич. Врач определил мне, как инфекционному больному, особое место в сарае. Затем он заставил меня выпить два стакана слабого раствора марганцовки, запретив вообще пить воду и принимать пищу в течение суток. Такой раствор я постоянно пил до конца пребывания в медсанчасти. Кроме того, врач дал мне хинин. Он рекомендовал мне как можно больше лежать и из сарая без особой надобности не выходить и по возможности ни с кем не общаться. В мое распоряжение было предоставлено ведро с деревянной крышкой, которое выносили санитары.