Василий Соколов - Вторжение Страница 7

"Гм... Собаки залаяли. Кто-то будет? Дельно, дельно", - обрадованно смекает Игнат, натягивает на плечи овчинный кожух и выходит наружу. Крыльцо заметено валиками снега. Стелет поземка, свистит в подворотнях ветер, дыбится соломенная стреха... Щуря глаза, Игнат вглядывается в мглисто-серую дорогу. Кто-то идет вон с того конца села. "Наверное, Захарий. Что ж, и тебе почтение", - мысленно зовет Игнат. И хотя с этим одноглазым Захарием разговор у них дальше рыбной ловли не идет, все равно охота почесать язык, вспомнить, как они в позапрошлом году задумали ловить сомов на Мотыре и под мостом, в омуте, поймали усача пуда на полтора. "А может, согласится ехать на подледный лов?" - соображает Игнат и машет рукой:

- Иди, иди, уж я тебя уломаю!

Но что это с Захарием? Бредет медленно, вихляет из стороны в сторону. Пьяный, что ли? Постой: да это же совсем не он. Захарий высокий, тощий, а этот приземист, широк в плечах. Кажется, избач, сын Паршикова. "Пошел он ко всем чертям. Приплетется, начнет танцульки выковыривать... Не пущу!" говорит сам себе Игнат и, обив о крыльцо валенки, поспешно закрывает дверь.

Минут пять в неприятном ожидании Игнат постоял в сенцах. Близко под окнами проскрипел снег. Кажется, прошел дальше. Нет, завернул, шаги все ближе. Вот уже на крыльце. Степенный стук в дверь. Игнат помедлил, не желая отворять. Но вот шаги от крыльца удалились, послышался легкий стук в окно. И до слуха донесся приятный, совсем родной голос:

- Игнатий, а Игнатий! Отвори, это я!..

"Сват заявился", - радостно екнуло сердце у Игната, и он чуть не сорвал щеколду, распахнул дверь настежь.

- Заходи, заходи, Митяй. Сваток мой! - рассыпался в любезностях Игнат и помог гостю обмахнуть со спины, с заячьего треуха снег. Пройдя в переднюю комнату, Дмитрий Васильевич отколупнул с усов ледяные сосульки, разгладил мокрые брови и сказал:

- Зимно-то. Ветер так и шатает. - Поглядев на железную печку-времянку, поежился: - Ай не затопляли еще? В деле, видать, забылся. А Наталью пошто не заставил?

- У печки сидеть - плечи не болят, - уклончиво ответил Игнат. - А Наталью винить напрасно. Еще молодуха, в клуб пошла. Да я сейчас... разом... - Приговаривая, Игнат начал колоть ножом тонкую сухую доску, вынутую из-под загнетки.

Немного погодя растопил времянку. Бока жестяного куба скоро покраснели, малиновый накал пошел все выше по слегка потрескивающей, изогнутой у потолка коленом трубе.

- Вера! Ты слышишь? Поди сюда, - позвал Игнат.

- Чего, батя?

- Принеси из погреба капустки, яблочек моченых. Да и редьку не забудь. Выбери из тех, что песком до осени засыпал. - И, поглядев на свата, причмокнул губами: - Эх и редька, сваток! Дотронешься ножом, аж звенит, как с корня. Верочка, чего ж ты медлишь?

- Неохота одеваться снова. Я спать легла.

- У-у, боже мой! Такую рань! Вон историю бы позубрила. А то в школу идешь, а ко мне с вопросами про царя Давыда...

Верочка на ходу надела стеганку, сунула босые ноги в сизые отцовы валенки и побежала в погреб.

Игнат удалился в чулан, долго развязывал бутыль. В нос ударило сладковато-терпким запахом смородиновой настойки. "Сейчас выпьем маленько и потолкуем... Уж он зачнет про мирские дела, а я, понятно, свое... Безобразие, что творится на белом свете! Уж мы с ним фюрера германского продернем, и этому... как его... Чемберлену надо бы холку намылить. Туда же гнет. А-а, все они мир баламутят, стервецы поганые!" - Игнат сердито плюнул и понес бутыль на стол.

- Чего ты, сваток, кажись, не в духе? - глядя на его хмурое лицо, не преминул спросить Митяй. - Аль некстати приплелся?

- Напрочь... Я ж глаза намозолил, тебя ожидаючи, - подобрел Игнат. Они чокнулись стаканами, Игнат первым опорожнил залпом и привычно понюхал корочку черствого хлеба.

- Да-а, такие они, дела-новости, - протянул Игнат, намереваясь сразу, пока сват не запьянел, поворошить политику. Митяй понимающе кивнул, отер концом полотенца вспотевшее лицо и сказал:

- Новостя, они от наших рук берутся. Слыхал, кобыла-то наша, Майка, опросталась! Какого сосунка принесла - прямо загляденье! На лбу, стало быть, белая полоска, и ноги по самую щиколотку вроде в белых чулках.

- Эх, что деется на белом свете! Что деется, - не слушая его, заговорил Игнат и, подняв руку, сжал в кулак. - Чуешь, куда фюрер ихний, бес этот Гитлер, клонит? Всю Европу хочет проглотить, что тебе акула...

Тем временем Митяй тянул свое:

- Ну и сосунок... Чистых кровей! И пойми - жеребчик. Не-ет, такого красавца продавать нельзя. Только на развод. - Подумал, хрустя моченой капустой, приятно пахнущей укропом. - Вот бы мне на выставке с ним очутиться! А что, думаешь, осрамлюсь? Лицом в грязь вдарю? Я бы там зашиб рекорды. Думаешь, нет?

Но Игнат ничего такого и не думал. Он поспешно вынул из ящика стола небольшую замусоленную карту с двумя полушариями и, тыча в нее пальцем, горячился:

- Ты вот, сват, гляди, как эта карта перекраивается. Прямо на глазах тают целые империи. Кажется, давно ли чехи жили в мире да спокойствии? А теперь крышка, и рта не разомкнут. А Гитлер видит, что ему не бьют по зубам, не присмирел, стал шире расползаться со своими танками. Как та черепаха заморская... Раздавил Данию эту самую, Норвегию и прочее... Вроде бы и люди там мастеровые да удалые, ко всем непогодам привычные. Ан не удержались. А почему все? Почему, тебя спрашиваю, такое на белом свете деется?

- Всего хватает, всяких безобразий, - отвечает, кажется, в тон сват и вздыхает: - Кормов, боюсь, не хватит. До рождества дотянем, а там хоть плачь али скотину на подпорках держи. Отвыкают у нас хозяевать. Отвыкают! Летом-то как просил председателя - давай выведем баб на косьбу трав возле речки... Какая трава-то уродилась кустистая! Не согласился, все поторапливал с уборкой раньше сроку управиться, да этот самый красный обоз перво-наперво отправить... Славу поиметь захотел, едрена мать!.. А без кормов скотину оставил... Эх, не умеют хозяевать!

- Ну, а чем ты-то виноват? - перебил в сердцах Игнат, придерживая в руках стакан. - Фюрер вон почти всю Европу прибрал к рукам, а ему прощают... Наши-то, русские, порываются надеть на него намордник, да пока не выходит. Как дела касается, поход бы объявить супротив Гитлера, а... а они на попятную. Британский лев молчит. Америка тоже боится золото растрясти... Вот и получается...

- Порядка нет, - заключил Митяй. - Кабы всем сообща в мирские дела встревать, был бы толк. А так - каждый за свой угол держится и ждет череда...

- И то верно, - поддакнул Игнат, втайне радуясь, что склонил свата на свою сторону. - Ну, а как бы ты хотел повести дело?

Сват Митяй сразу не ответил. Он отер лоб, покрывшийся каплями пота, пригладил волосы и попросил налить еще по стаканчику. Выпив, Митяй крякнул, отрезал два ломтика редьки, насыпал на один соли, потер другим, вызвав обильный горький сок, и стал смачно есть. Редька хрустела на зубах, как замороженная.