Александр Гордон - Не утоливший жажды (об Андрее Тарковском) Страница 7

Мы с Андреем оказались почти соседями. Я жил на Таганке, он — на Серпуховке. Если бы не это соседство, то, может быть, не было бы и нашей дружбы, а затем и родства.

Как-то после занятий решили поехать к Андрею, он обещал дать почитать «Очарованного странника» Лескова, а после подарил мне книгу в день рождения. Вышли на «Павелецкой», сели на трамвай на Зацепе. Дорогу к его дому я не знаю, просто еду вместе с Андреем. «Жуков проезд», — объявляет кондуктор. «Наша, выходим», — говорит Андрей. Мы бодро выпрыгиваем из трамвая и идем направо. Доходим до угла, поворачиваем налево, и тут я начинаю чувствовать какое-то волнение, уж больно место знакомое. На правой стороне улицы каменное здание техникума и табличка с надписью «1-й Щиповский пер.». Говорю Андрею: «Интересная история! Я ведь весной здесь бывал раз пять». Андрей вопросительно смотрит на меня: зачем, мол? «Литературой и русским заниматься. Домик тут есть один у старого тополя, сразу направо». Мы как раз подошли к повороту. «НАПРАВО, говоришь, а к нам — НАЛЕВО. Вот пройдем этот забор — и второй дом от угла», — показывает Андрей рукой.

«Да, — думаю, — забавно. Значит, не случайны были мои весенние походы в дом у старого тополя…»

Так в первый раз попал я домой к Андрею. И это было началом сближения.

Теперь и дорога в институт стала веселее. Обычно мы встречались в метро на «Павелецкой» у второго вагона и по дороге много говорили — то о чем-то серьезном, а то просто трепались.

Вскоре я снова пришел на Щипок к Андрею и тут уж поближе разглядел и дом, и семью.

Двухэтажный замоскворецкий дом — низ каменный, верх деревянный — напоминал барак из-за длинного коридора, делившего его на две части. Дом стоял в отдалении от шумной Серпуховки, Садового кольца и Дубининской улицы с трамвайной линией. Постройки конца двадцатых — начала тридцатых годов двадцатого века, кирпичные, эпохи конструктивизма, зажали переулок. От былых времен здесь остались уже знакомый мне тополь в три обхвата и колонка, питавшая водой жителей одноэтажных домиков 2-го Щиповского переулка, идеально тихого места для выгуливания младенцев.

В книге «Названия московских улиц» я вычитал, что когда-то, в XVIII веке, вблизи Зацепского вала за таможенной цепью стояла изба сторожа. Он длинным железным прутом-щупом проверял въезжавшие в город возы с сеном, чтобы не пропустить беспошлинного товара. Это место получило название «Щупок», а позже — «Щипок». Странным и нелепым кажется мне теперь новое название стариннейших Щиповских переулков — «Щипковские». В прошлом веке к переулку приблизились корпуса завода Михельсона, где в июле 1918 года эсэрка Каплан ранила Ленина. Рядом с заводом — Чернышевские казармы, дальше — Свято-Данилов монастырь, в котором долгие годы были детский приемник и фабрика зонтов. В этом монастыре, во время перестройки возвращенном церкви, торжественно отмечалось тысячелетие Крещения Руси.

Тарковские живут в коммуналке

Коммуналки, многими хваленные, бывают разными. Это жилье на три семьи было очень тесным. На кухне с окошком, выходящим в коридор, постоянно светит лампочка, во время стирок она почти не видна. Горит газовая плита, воздух спертый, от полов дует. Я позже жил в этом доме шесть лет и курил вместе с Марией Ивановной на кухне — в комнате было не принято.

Живет семья в двух смежных комнатах (всего двадцать метров) вчетвером — мать, бабушка, брат, сестра. Помещение полуподвальное, небольшие окна выходят во двор всего в полуметре от земли. Изредка мелькают проходящие за окном валенки и сапоги, гуляющие во дворе дети, укутанные шарфами, — шарфики видны, а головы срезаны. Напоминает квартиру Мастера из булгаковского «Мастера и Маргариты». Только камина в квартире никогда не было. Думалось после прочтения романа, что гении в России только и живут в подвалах.

Зимой длинный металлический крюк в тамбуре покрывался инеем. «Заложить дверь на крюк» — значит обрести покой на ночь, защититься.

Дом заселен в основном рабочим людом — выходцами из подмосковных деревень. В правой части длинного коридора — общежитие. Оттуда по праздникам слышатся звуки пьяных песен, патефона. Иногда приезжает милиция. Наверху живет интеллигентная семья Гоппиусов — совсем другой мир: домработница, тишина, уют, в столовой — пианино. Маленький Андрей ходил к ним заниматься музыкой, своего инструмента у Тарковских не было. Сестра Марина — существо тихое и нежное, часто сидит с бабушкой, та любит держать ее за руку и поглаживать.

Мать Марины и Андрея зовут Мария Ивановна. Она невысокая, стройная, с мягкими манерами, тихим голосом. Ее стойкий и волевой характер известен близким. Курит дешевые папиросы.

Человек она только внешне как бы не оцененный, но все близкие люди, те, с которыми она училась еще на Литературных курсах или работала корректором в Первой Образцовой типографии, ее обожают: человек это необыкновенный. Жизнь не дала ей выбора. Ушел муж, дети остались с ней, и она одна их растила. Не будь у Марии Ивановны этой миссии — не было бы режиссера Тарковского, не было бы и его фильмов.

В доме, в семье царил негласный культ Андрея. Он проявлялся не в баловстве любимого сына (Мария Ивановна была, пожалуй, слишком строгим воспитателем), а в каком-то особом отношении к Андрею, к его делам, знакомым. Это началось, видимо, с рождения первенца — бесспорно талантливого мальчика. Подростком Андрей заболел туберкулезом, время было послевоенное, голодное. Мария Ивановна работала в две смены, чтобы носить в больницу масло, клюквенный кисель, сметану. Мальчик был непростым, трудным. Музыку бросил, хотя проявлял явные способности — музыкальный слух у него был абсолютный. Поступил в художественную школу, проучился два месяца, заболел, а после больницы учиться там больше не захотел. Гораздо позже, уже за границей, давая интервью, он говорил, что окончил музыкальную школу и училище, но говорил, не вдаваясь в подробности.

После окончания школы вдруг сделал неожиданный разворот от искусства и блестяще сдал экзамены в Институт востоковедения, хотя в школе учился кое-как, больше увлекался художественной самодеятельностью. В институте проучился всего полтора года и тоже бросил. Каждый день уходил из дома, болтался по приятелям, гулял по «Бродвею» — улице Горького, дружил со стилягами-джазистами.

Естественно, от Марии Ивановны не скроешься. И Андрей был «сослан» матерью на Курейку с геологической партией, подальше от сомнительных друзей. Каждое его увлечение сотрясало домашних, и весьма относительный покой начался только после поступления во ВГИК.