Леонид Соболев - Рассказы капитана 2-го ранга В.Л. Кирдяги, слышанные от него во время «Великого сиденья» Страница 7

Следовательно, здесь, где неминуемо пойдут синие корабли, и надо было выставить заграждение, то есть скрытно послать к Чертовой Плеши какой-нибудь корабль, погрузив на него вместо мин посредника. Посредник должен был убедиться, что корабль поутюжил воду именно в том месте, где было нарисовано на карте условное заграждение, и дать об этом радио посреднику синей стороны, чтобы тот при проходе Чертовой Плеши поздравил командира десантного отряда с этой приятной неожиданностью и подсчитал, какие его корабли условно взорвались на этих условных минах.

— Все это хорошо, но кого послать? — в раздумье сказал командующий красной стороной, когда его начальник штаба доложил ему этот план. — Миноносцев у нас и для дозора едва хватит… Если тральщик… так у них такой ход, что его за сутки высылать надо, а синие еще в гавани… Увидят — догадаются… Тут надо что-нибудь такое… — И командующий повертел пальцами, показывая, что именно надо.

— Я именно об этом и думал, — ответил начальник штаба. — Разрешите просить штаб руководства включить в состав красной стороны «Сахар».

— «Сахар»?.. Какой «Сахар», из гробов, что ли? Это же и есть тральщик…

— Бывший тральщик, — сказал начальник штаба, гордясь своей выдумкой. — Он теперь в порту, посыльным судном… Выйдет из гавани потихоньку, будто с провизией на маяки, никому и в голову не придет, что да нем мины. Они же условные…

— Ну, «Сахар» так «Сахар», — решил командующий. — Разработайте план и дайте ему все документы.

Так забытый богом и людьми корабль был втянут в большую игру маневров, и его командир Ян Янович Пийчик, которого война сделала из шкипера прапорщиком по адмиралтейству, а революция, отняв этот малозначительный чин, оставила на «Сахаре» командиром, предстал перед начальником штаба красной стороны. Впрочем, обнаружив за этим пышным титулом того самого Андрея Андреевича, который все прошлое лето плавал на «Сахаре» дивизионным штурманом, Пийчик несколько успокоился.

— Операция должна быть неожиданной… сто один, сто два, — закончил Андрей Андреевич и вновь послюнил палец. — Надеюсь, Ян Яныч, вы, примете меры… сто пять… чтобы никто не догадывался о цели похода… Сто десять листов плана операции и четыре кальки заграждения. Распишитесь.

Пийчик с тоской посмотрел на увесистый результат оперативной мысли штаба.

— Андрей-дреич, — сказал он с внезапной решимостью, — я лучше не возьму. Дайте только кальку, куда там мины кидать. Прочесть все равно не поспею, а у вас сохраннее будет…

— Нет уж, берите, Ян Яныч, зря, что ли, люди две ночи писали, — сказал Андрей Андреевич, пододвигая расписку.

— Так куда мне, извините, «Исторический и гидрологический обзор банки Чертова Плешь»? А он сорок страниц тянет…

— Прошу вас, товарищ командир, воздержаться от неуместной критики штаба, — официально сказал штурман и добавил своим голосом: — Да расписывайтесь, Ян Яныч, и валитесь на корабль. Через час сниматься надо, а то до рассвета не дотилипаете. Машины готовы?

— Готовы, — печально сказал Пийчик. — Ну, давайте… только вряд ли читать буду…

Он поставил принципиальную кляксу протеста на закорючке над «и» и взял фуражку.

— Да, постойте! У вас, я помню, в надстройке две лишние каюты были?

— Андрей-дреич! — Пийчик вытянул вперед руки, отвращая неотвратимое.

— Вот вторую и приготовьте для кинорежиссера. Таковому не препятствовать наблюдать боевые действия.

Пийчик собрался ответить, но, прочитав во взгляде начальника железную решимость, покорно завернул все сто десять листов и четыре кальки в газету и вышел на палубу, полный мрачных предчувствий.

Придерживая локтем роковой сверток, Пийчик осторожно спустился в неверную зыбкость парусинки, изображающей собой его капитанский вельбот. Сидевший в ней старшина-рулевой Тюкин, который никому не уступал права возить Ян Яныча, оживился и бодро ударил веслами, отчего утлая ладья заскрипела и отчаянно завертелась на месте, ибо, по малости водоизмещения, руля на ней не полагалось. Глядя на это мотанье вправо и влево, Пийчик с тоской вспомнил про ожидающие его зигзаги и курсовые углы — маневры малопонятные, но утомительные — и, опустив голову, тяжко вздохнул. Парусинка качнулась.

— Ян Яныч, вы дышите поаккуратнее, — сердито сказал Тюкин, восстанавливая равновесие. — Этак и перекинуться недолго.

— Тяжело мне на сердце, товарищ Тюкин, — сказал Пийчик, — не жизнь, а компот. Слава богу, все войны покончили… Так нет — опять развоевались, маневры придумали… Ну, большие корабли — им и карты в руки, а мы — какие ж мы вояки? Провизию возить — это точно, приучены. А тут на-кося — локсодромии-мордодромии…

Последнее слово Пийчик выдумал тут же из отвращения к странным и ненужным вещам, которые ему вздумало навязывать начальство на десятом году безмятежного плаванья на буксирах, транспортах и тральщиках. Весной его вызывали в Петроград на курсы переподготовки командного состава, отчего у Пийчика целый месяц стоял в голове непрерывный гул.

За огромным телом линейного корабля показался «Сахар», притулившийся к угольной стенке. Пийчик окинул его взором и, расценив вверенный ему корабль с новой точки зрения, опять вздохнул, на этот раз осторожнее.

— Дожили, — сказал он огорченно, — пожалуйте воевать на таком комоде…

«Сахар», и точно, напоминал комод или, вернее, — коробку из-под гильз. Ни носа, ни кормы не наблюдалось: были взамен их четырехугольные окончания, впрочем, спереди несколько завостренные к тому месту, где у порядочного корабля бывает форштевень. Дымовая труба, тонкая и длинная, торчала, как воткнутая в коробку шутником гильзовая машинка между двумя палочками от той же машинки — мачтами. Пегий фальшборт совершенной бандеролью опоясывал все сооружение.

Такая странная конструкция была выдумана во время империалистической войны для траления Рижского залива из соображений минимальной осадки. Кто-то получил немалые деньги, кого-то собирались отдать под суд, но так и не отдали — по забывчивости или, может быть, по причине военной тайны. Однако шестнадцать таких построек, стяжав себе наименование «гробов», всю войну самоотверженно вылавливали мины, пока одни не взорвались, другие не утонули самостоятельно на слишком крупной для них волне или не развалились и пока не остался в строю гробов разных — один, под названием «Сахар».

Название это обусловливалось обилием выстроенных тральщиков и скудостью предметов минно-трального обихода. Комиссия крестных отцов Морского генерального штаба, перебрав «Ударники», «Минрепы», «Тралы», «Капсюли», «Грузы» и даже «Вешки» и «Взрывы», над шестнадцатым крестником призадумалась. Но, по чистой случайности, адмирал Шалтаев-Аккерманский, беседуя вполголоса с другим членом комиссии, довольно явственно произнес слово «сахар», относя его, впрочем, к отложению в почках. Однако слово это было понято как предложенное название, и, подумав, комиссия решила, что поскольку в мины заграждения вставляется сахар, то слово это, кроме адмиральского недуга, может иметь еще и военное значение специально трального уклона, а следовательно, и поднять дух экипажа нового корабля. А потому циркуляром Главного морского штаба за номером…