Николай Никонов - Солнышко в березах Страница 7

Миша заботился о сестре с недетской внимательностью.

— Нина, спать! — говорил он, услыхав в два часа заводской гудок, и вел капризно упирающуюся коротышку домой.

— Нина, кушать!

— Нина, вот платок, вытри губы. Пойдем папу встречать.

И отец Миши, силач-инженер, и мать, красивая женщина с желтыми волосами — ее в улице звали блондинка, — весь день были на работе. Миша оставался за няньку. Однажды я заглянул в окно сычовской кухни для квартирантов и онемел. «Инженерчик» жарил на плитке яичницу, помешивал что-то в кастрюле. Потом он взгромоздился на табуретку, достал из шкафчика тарелки, стал расставлять их по кухонному столу. Выражение спокойной озабоченности было на его лице.

Мне стало стыдно. На цыпочках я убрался от окна. Я не пошел в ворота, чтоб не увидел Миша, а перелез к себе через забор.

Почему его допускают к плитке, а мне даже включить не дают? Почему от меня прячут спички? Почему у нас все варит бабушка и она же накрывает на стол? Бабушка кормит меня. А я-то что делаю? Разве за хлебом иногда пошлют. С грехом пополам, как говорит мать. За водой меня не пускают. Надорвешься. Надсадишься. Я нарочно наливаю ведра до краев, так что бежишь с коромыслом, а ноги подсекаются, мотает от тяжести туда и сюда. Мне нравится, когда бабушка всплеснет руками и начнет причитать, а Верка скажет: О-о-о! И все-таки не барчонок ли я? — Эта мысль долго не уходила…

Как-то я увидел, что Юрка Кипин вместе со старшим братом Валькой идут с Основинки с удочками в руках. Оба несли по связке крупной рыбы.

— Где поймали? — спросил я, подбегая. Юрка мотнул головой назад, на речку.

— А как?

— На удочку, ясно…

— А на кого?

— Н-на т-тебя, — буркнул косноязыкий Валька, и братья скрылись в сенях.

Я думал, в речке живет одна мелочь: мальки, малявки, ну, окунишки. А тут столько рыбы! Я принялся обдумывать, чем бы наловить ее побольше. Ни лесок, ни грузил, ни крючков у меня не было. Не было даже удилища. Я слонялся по двору, заглядывая во все углы. Где взять?

На сарай сел растрепанный голубь. Пошел по коньку, подергивая головкой. Камень бабахнул, скатился по крыше. На забор вылез Генка Пашков.

— Эй, Колька, гони бусого, а то к Сычу уйдет! Гони давай!

Я с готовностью исполнил его желание — стал лупить камнями, так что крыша заговорила. Бабушка застучала в раму.

Голубь нехотя слетел к Пашковым, а Генка, довольный, улыбаясь своей злой улыбкой, нагнулся с забора ко мне.

— Чо делаешь?

— Удочку вот ищу. Сделать хочу…

— Ха, дурак! Вон удочки! — Генка показал на связку Федора Иваныча, стоящую возле окна в огороде.

— Не наши же, насоновские…

— Уведи одну-то… леску срежь…

— Ну-у-у!

— Удочку-то, дурак?

— Сам-то кто? Это же все равно как украсть…

— Ха, украсть! Честный нашелся! Деньги, что ли?

Он спрыгнул с забора.

Поразмыслив, я пошел в огород. Заглянул к Насоновым. Старуха Лизонька спала. На кровати были видны ее кривые ноги. Федор Иваныч еще с утра ушел за получкой в артель. Я потрогал удочки: они вересковые и черемуховые, проолифенные и желтые, точно старая кость. Хороши были лесы из крученого конского волоса. Крючки хозяйственно подвязаны тряпочками. «Взять одну, а потом принести незаметно», — пришла подбадривающая мысль.

«Не зарься на чужое — лучше свое отдай, — вспомнил я бабушкины наставления. — Краденое впрок не пойдет. Лучше по миру собирать, чем чужое брать». Я тихонько пошел прочь. Вдруг Федор Иваныч все-таки заметит. Словно в подтверждение тотчас растворились ворота, и пьяненький ювелир засеменил к крыльцу. На меня он даже не поглядел. И я подумал с радостью и облегчением: «Как хорошо, что не взял я его удочки. Сразу бы попался…»

Потом я разыскал не очень толстый черен от метелки. Пристроил к черену длинную вицу. Поплавок из пробки. Грузило из гвоздика. Только крючок не мог я придумать: согнул из булавки — разгибается, из проволоки — еще хуже. За советом я побежал к бабушке. Хотелось показать и снасть. Добрая старуха качала головой:

— Эко место в шесть лет чего выдумал! (Бабушка всегда уменьшала мои годы, мне было почти семь.)

Но отделаться от меня трудно.

Я снова и снова приходил на кухню, а разговор как-то сам начинался словами:

— Вот если бы крючок мне…

— Уйди, не проси…

— Я и не прошу, мне бы только крючок.

— Беспонятный ты, что ли?

— Ну, если мне надо крючок!

— Садись-ко, поешь.

— А крючок дашь?

Я в совершенстве владел умением канючить или отказываться, если надо. Дело совсем простое, не хочу, например, супу и спрашиваю бабушку:

— А он с капустой?

— С капустой, милой, с капустой…

— Ну-у, не буду… Вот если бы без капусты…

В ином случае можно было сказать:

— Вот если бы с капустой!

Бабушка сдалась.

— Погоди-ка, есть у меня крючок, — сказала она, уходя в комнату.

Она принесла большой сломанный шубный крючок, немного похожий на настоящий.

— На-ко, вот! Да смотри, неси мне рыбы…

Повертев крючок так и сяк, я поплелся прочь. Все же можно попробовать: крючок с ушком, его удобно привязывать к нитке.

Накопать червей в огородном суглинке — дело минутное. Я выбирал самых толстых и длинных. Чем больше червяк, тем крупнее клюнет рыба. Я опасался лишь за крепость лесы — толстой катушечной нитки. Мне хотелось сегодня же принести бабушке таких же широких и темных с хребта, красноперых лещей, каких носил с пруда Федор Иваныч в корзинке под мокрой травой.

Кое-как насадил я на крючок непослушного червя. С мостика закинул лесу.

Сейчас клюнет крупная рыба!! Вот сейчас! Сейчас… Может, червяка ей плохо видно?

Никто не клевал. Поплавок болтался в струе. Солнышко рябило, играло. Стрекозы, треща, падали в лопухи. Червяк с крючком выплыл на самую поверхность и ни за что не желал тонуть. Я вытащил размокшую нитку. Сбросил червя. Заменил его свежим, вроде бы повкуснее. Снова долго сидел, щурясь от солнечной ряби. У меня уже ныли ноги и затекла до мурашек рука с удочкой.

Пришла на мостик Верка. Посмотрела, уселась рядом, опустила в бегущую воду свои пыльные коричневые ноги все в белых черточках от ссадин и расчесов.

— Тише ты! — неизвестно почему зашипел я, словно бы она смогла вспугнуть большую рыбу.

Она замерла, тихонько посапывала. Потом медленно сказала:

— Никого… не поймать…

— ?

— …

— Ну?!

— А надо рано… Юрка-то утром ходит. Мы с мамкой еще спим.

Позднее Верки с ее матерью никто в нашем доме не встает. Всегда полоротая, неряшливая Анна Семеновна нигде не работает. Стирает и стряпает она тоже редко. Все больше сидит по завалинкам со старухами. Или ждет «на уголке», когда появится с получкой Иван Алексеич. Зато никого нет любопытнее этой Семеновны. Вперед всех узнает она слободские новости. Только и слышишь — опять Кипина стрекочет за воротами. А если уж молчит — значит, слушает. Слушает Семеновна радостно: один глаз у нее едко прижмурен, рот полуоткрыт.