Майкл Робертс - Grace. Автобиография Страница 7

Рози, которая не только училась, но и некоторое время жила в этой школе до меня, жаловалась, что у нее все ноги в синяках от стояния на коленях в часовне. К счастью, родители объяснили руководству школы, что мы вполне довольны англиканской церковью и не собираемся переходить в католичество, и мне не пришлось повторять религиозные подвиги сестры.

В школе было примерно шестьдесят учениц. Я впервые оказалась в такой толпе и поначалу испытывала сильное беспокойство. Меня тошнило и становилось не по себе, когда вокруг было так много новых людей, и хотя с возрастом стало легче, полностью избавиться от этого недуга мне так и не удалось. Я даже не могла спокойно сесть за стол с другими девочками – меня охватывала страшная паника. В какой-то момент мне удалось уговорить маму, чтобы я ездила на ланч домой, несмотря на долгий путь – час туда и обратно, – так что времени на еду практически не оставалось. Наконец родители организовали для меня предоплаченные обеды в маленьком городском кафе, где я могла поесть в одиночестве. У меня до сих пор случаются приступы паники, когда предстоит выступление на публике – даже если это такие безобидные мероприятия, как еженедельные совещания с модельерами в редакции Vogue.

Летом я ездила в школу на велосипеде мимо пустынных полей для гольфа и пастбищ с лошадьми, коровами и овцами. На мне была школьная форма – рубашка с коротким рукавом и серые, в складку, шорты до колен. Зимой по утрам я просыпалась в таком холоде, что изо рта шел пар. Мне разрешали пользоваться электрокамином, правда, максимум на десять минут. Так что приходилось одеваться в постели. Я держала под подушкой аккуратно сложенную форму – серый вязаный сарафан, голубую фланелевую рубашку с длинным рукавом и галстуком, серый шерстяной свитер и толстые чулки – и, извиваясь, натягивала все это на себя под одеялом.

Ученики из соседней государственной школы ненавидели нас, монастырских девчонок, и считали снобами. Как нас только не обзывали. «Аристократка», – шипели они в мою сторону, когда я в школьном берете и сером плаще садилась в утренний автобус. Прижимая к груди портфель, я словно пыталась защититься от превосходящих сил противника.

На переменах ученицам полагалось общаться на французском языке. К нашей директрисе, или старшей монахине, мы обращались «ma mère»[9]. Учительницы назывались «madame»[10], потому что все они были замужем за Богом. Думаю, на самом деле мало кто из монахинь были француженками – но все они выглядели стильно даже в строгих черных балахонах и белых головных уборах. У монастыря была широкая плоская крыша, где монахини катались на роликах во время часового перерыва после обеда, и развевающиеся туники делали их похожими на ворон на колесах. Некоторые двигались просто великолепно. Они не задирали ноги, но легко выделывали изящные пируэты.

В школе у меня была близкая подруга Анжела. За пределами класса мы почти не встречались: она жила в двадцати милях от нас, на другом конце острова. Изредка мы совершали авантюрные вылазки на материк, на поезде через подвесной мост Menai Strait до Бангора, в студию бальных танцев, где нам в пару неизменно ставили мальчишек, ростом едва доходивших нам до подбородка. Еще одна моя подруга – Маргарет, или Мэгги, – была самой яркой в классе и главной бунтаркой. Для четырнадцатилетней девочки у нее была просто выдающаяся грудь. По пути домой мы часто болтали на автобусной остановке рядом с местным гаражом. Там работал красавчик-механик. Через некоторое время бунтарка Мэгги забеременела.

Как только эта новость облетела класс, мы пришли в страшное волнение – в школе не было и намека на сексуальное воспитание. Разумеется, ни о чем таком нельзя было спросить ни у родителей, ни у монахинь. Так что мы были в восторге от возможности получить информацию из первых рук. На переменах мы, затаив дыхание, собирались вокруг Мэгги и настойчиво расспрашивали: «И что ты делала?», «А он что потом сделал?», «Ну, и какие ощущения?»

Мне было пятнадцать лет, когда я впервые влюбилась без памяти. Его звали Ян Сиксмит, и он был средним сыном в семье, которая останавливалась у нас каждое лето. Ян был стройным, красивым юношей с блестящими темными волосами, зачесанными назад. Его младший брат учился в подготовительной школе рядом с отелем.

В нашей семье было не принято собираться вместе, чтобы поговорить о любви, жизни или сексе – как и о многом другом. Нежность была у нас не в почете. Я даже не припомню, чтобы обнимала или целовала маму – разве что чмокала в щеку. Впрочем, я не находила это странным: мне казалось, что так ведут себя во всех семьях.

Наш с Яном первый поцелуй состоялся на пороге гостиницы. Я молилась, чтобы мама ничего не заметила. Перед этим сестра посоветовала мне «подкрасить губы, чтобы стать более привлекательной». Так я и сделала. Но близости у нас с Яном никогда не было. В те времена девушки – если не считать безнадежных случаев вроде Мэгги – не спали с парнями до брака. Внезапно Яну пришлось уехать. Он был призван в Военно-воздушные силы Великобритании, и его отправляли на Кипр. Я поехала на вокзал проводить его. Наше прощание напоминало сцену из фильма восьмидесятых «Янки» с Ричардом Гиром в главной роли. Я, в платье из набивного ситца (скорее всего, сшитом собственноручно), махала ему вслед – он был так красив в военной форме! – а паровоз надрывался прощальным гудком, выпуская облака пара. Мое сердце было разбито. Мы писали друг другу каждую неделю. Но прошло время, я снова в кого-то влюбилась, и наша связь оборвалась. Любить на расстоянии у меня не получилось.

В десяти милях от нашего отеля располагалась база Королевских ВВС с девизом In Adversis Perfugium («Убежище в несчастье»), где базировался авиационный полк военно-морских сил (в нем, кстати, служил внук королевы, принц Уильям). Здесь мальчишки семнадцати-восемнадцати лет, ненамного старше меня, учились управлять потрепанными тренировочными самолетами, оттачивали мастерство полетов вслепую, а также взлет и посадку на авианосец, стоявший на якоре близ берега. Случалось, что эти страшные подвиги заканчивались трагедиями.

Летом по субботам молодые пилоты приходили в регби-клуб «Треарддур Бей» играть против нашей местной команды. Мне уже было пятнадцать лет, и я помогала в клубе – готовила чай для регбистов. С ног до головы заляпанные грязью, они выглядели настоящими героями.

Почти у каждого из них был спортивный автомобиль, и в свободное от службы время они гоняли по окрестностям на дикой скорости. У Боба Холидея, моего тогдашнего бойфренда-пилота, был «Остин-Хили» с откидным верхом, и он выжимал на нем под сто миль в час, чудом вписываясь в повороты. Боб был высоким симпатичным блондином и вечно скандалил с командирами. Он носил волосы длиннее, чем полагалось, и это обернулось для него большими неприятностями, когда кто-то из начальства заметил торчавшие из-под летного шлема вихры. Со временем у него появились серьезные намерения в отношении меня, мы чуть было не обручились. Затем Боба перевели в Девон. Его лучший друг, Джереми, однажды повез меня навестить его. У Джереми был веселый нрав, раритетный MG[11], его родители жили в симпатичном имении в Кенсингтоне, и с ним было нескучно. На полпути мы поняли, что очарованы друг другом. И тогда с Бобом было покончено.