Вера Смирнова-Ракитина - Валентин Серов Страница 7

— Я эту оперу не признаю: она недостаточно интересна. Я правду говорю только своим друзьям— это их привилегия, я перед ними никогда не кривлю душой.

Однако эта правда была явно несправедливой и поверхностной. Она больно задела русского друга и его юную жену. Связь Серова с Листом после этого инцидента не порвалась, внешне все оставалось по-прежнему, но интимность кончилась навсегда.

К счастью, Серовы недолго переживали невнимательность иностранных друзей — слишком много было других ярких, радостных впечатлений, заставляющих забыть минуты разочарования. К тому же они были слишком полны друг другом и своими переживаниями. Валентина Семеновна увлекалась постоянной переменой мест, удивлялась всему новому, невиданному, а Серов с наслаждением показывал Европу своей милой спутнице. Заграница дала обоим массу впечатлений — целый калейдоскоп. Но пора было возвращаться домой.

Для этого была серьезная причина.

Едва успели Серовы приехать домой, едва успели устроиться на зиму, как появился на свет новый член их семьи. В ночь с 6 на 7 января 1865 года у Валентины Семеновны родился сын — Валентин.

Александр Николаевич Серов не был особенно страстным отцом. Может быть, в этом виновата была слишком большая разница лет, может быть, мешала творчески напряженная жизнь: он сам в это время в муках заканчивал свою оперу «Рогнеда». Вся его душа была отдана этому детищу. И он долго оставался равнодушен к тому маленькому существу, что попискивало дома в одной из дальних комнат квартиры.

Театральное начальство хотело показать «Рогнеду» в начале сезона 1865/66 года. Поэтому Серов все время проводил в театре. Он так же много сил отдавал сейчас постановке «Рогнеды», как два е половиной года назад постановке «Юдифи». Хоры, танцы, декорации, костюмы — всем приходилось заниматься самому, во все вникать. На долю Серова выпадали объяснения с синодом, который косился на то, что святого Владимира, крестителя Руси, неподобающим образом выводят на сцене. Он должен был отстаивать русские сарафаны для кордебалета. Ему надо было на ходу транспонировать арии, менять темпы плясок. Словом, он возвращался домой оживленный, довольный, но до предела вымотанный. И неудивительно, что он, привыкший за сорок четыре года к холостяцкой жизни, иногда даже забывал о сыне.

Но все ближе и ближе день первого представления. Уже появляются, как и перед «Юдифью», кое-какие статьи. Правда, нет уже в живых Аполлона Григорьева, настоящего ценителя и большого друга. Но совершенно неожиданную позицию занимает один из бывших хулителей Серова, музыкальный критик Ростислав. На этот раз он разражается почти что панегириком. В газете «Голос» он пишет: «Вчера, в понедельник, на последней репетиции «Рогнеды» было столько публики, что репетицию эту можно поистине принять за первое представление… Мы убеждены, что в настоящую минуту во всех концах Петербурга, где только интересуются музыкальным делом, речь идет о новой опере. Появление «Рогнеды» решительно составит эпоху в русском музыкальном мире. Как в продолжение 30 лет вели музыкальное летосчисление от «Жизни за царя», так отныне мы будем вести его от появления «Рогнеды». В этой широко задуманной лирической драме сочетаются и русская удаль, и богатырская мощь, и глубина германских гармонических хитросплетений, и даже, местами, итальянская мелодичность, когда дело идет о выражении чувства любви…»

Ростислав во многом оказался прав. Опера действительно имела очень большой успех. Гораздо больший даже, чем успех «Юдифи». «Рогнеда» со своей пышной постановкой, со своим фантастическим древним Киевом, со своей совершенно легендарной фабулой, рассказывающая о мести язычницы Рогнеды, пришлась, как ни странно, по вкусу публике. Она отвечала общему подъему национального чувства, начавшемуся в России в шестидесятых годах, и мало кто разобрался в том, что изображенная на сцене Русь — псевдо-Русь. Об этом, пожалуй, подумали только в кружке молодой русской музыкальной школы — в будущей «Могучей кучке». И неудивительно, что публика, да и сами артисты, люди не особенно искушенные в истории, горячо и с любовью отнеслись к опере Серова.

Но, кроме того, «Рогнеда» затронула важные жизненные вопросы — о праве отечественной оперы на самостоятельное существование, о необходимости ее развития и о том, что пора уже покончить с итальянщиной, заполонившей русскую оперную сцену и приносившей делу явный вред. И в этой борьбе русской музыкальной школы с иностранными влияниями «Рогнеда» помогла одержать крупную победу.

Александр Николаевич целиком поглощен своими операми, театром, газетной полемикой. Он работает целые дни, но материальное положение семьи все еще очень шаткое. Оно целиком зависит от того, сколько раз пойдет «Рогнеда» — этот основной источник семейных доходов. «Юдифь» передана на московскую сцену, и там ее показывают редко.

Но все же сейчас у Серовых довольно просторная квартира, есть кухарка, а у Тоши, так зовут маленького Валентина, есть няня. Следовательно, Валентина Семеновна свободна и может заниматься тем, чем хочет. Но она выбилась из колеи. Тот прямой путь к музыкальному творчеству, который ей сулили первые месяцы близости с Серовым, прервался. И получилось это прежде всего потому, что она перестала быть «приходящей» ученицей. Соединить же двух музыкантов в одной квартире оказалось совершенно невозможно. Это они с Серовым поняли давно. Кому-то надо потесниться. И потеснилась она, человек менее профессиональный, от работы которого ничья, кроме ее собственной, судьба не зависит. Однако естественно, что происходящее переживается ею горько. Ни консерваторского, ни «серовского» образования она получить так и не успела. И вот она, человек, который так целеустремленно работал, о котором даже сам Серов говорил, что он талантлив, — ничто. Ничто! Самое большее — придаток к мужу, хозяйка дома, мать семейства, и все! Валентина Семеновна переживает это горе со всем пылом свои? девятнадцати лет.

А кругом все работают, ищут применения своим силам. Вся молодежь в России взбудоражена. Множество разговоров о близости к народу, о необходимости изучения естественных наук, о женской эмансипации. Все чаще и чаще можно встретить на улице или в обществе лохматого студента — это «нигилист», или девушку с остриженной косой, в очках — это «нигилистка». Наивное и трогательное движение среди молодежи, жаждущей все познать, перестроить жизнь по-иному и начинающей с отрицания существующего порядка, быта, уклада, взглядов. У молодежи есть свои кружки, В них зачитываются Чернышевским, Добролюбовым, Писаревым, Некрасовым. Может быть, еще смутно, но до всех уже начала доходить мысль, что жизнь дореформенная кончилась, что действительно все взгляды надо пересматривать. Даже требования к искусству и те становятся совершенно иными — искусство должно быть прежде всего одухотворено жизненной правдой. А российская правда столь мрачна и неказиста, что, пожалуй, прежде всего надо ее менять. А как менять? Что может здесь помочь? Быть может, надо идти в народ, с тем чтобы рука об руку с ним пахать и сеять, неся разумное, доброе, вечное? Или, может быть, заняться просвещением народа и для этого в первую очередь самим приобрести подлинные знания? Поэтому во всех кружках, которых развелось великое множество, основной вопрос: что делать? Куда приложить свою энергию, чтобы изменить жизнь? Не может ко всему этому оставаться равнодушной Валентина Семеновна, не такой она человек. И она мечется в поисках ответа на вопрос: что делать?