Иосиф Кобзон - Как перед Богом Страница 7

…Потрясающая была история. Я просто сжался от создавшегося положения. «Господи, что же мне теперь с ними делать?» — говорил я себе. И что я только не вытворял, чтобы прописать их! Я разводил мать с отцом. Какие слезы были! Как я выдавал замуж сестру за своего конферансье! Их же нужно было всех легализовать в столице. Казалось, это невозможно. Но я все это сделал. Когда женился на Неле, мы с ней переехали на Переяславку в трехкомнатную квартиру, а двухкомнатную на Проспекте Мира оставили сестре и маме. Позже там же я купил маме однокомнатную квартиру… (После этих слов я почему-то взглянул на руки Кобзона и… вдруг увидел, что они совершенно не соответствуют его почти 65 годам: тонкие, абсолютно интеллигентные, изящные музыкальные руки 30-летнего человека… Тут я не выдержал и говорю: «А у вас руки не боксера вроде бы… Да?» «Нет… Нормальные руки…» — неожиданно, а может, мне это показалось, смутился Кобзон. «Да-а-а, такие руки у боксеров не бывают», — заключил я и, спохватившись, что перебил, стал извиняться и просить рассказывать дальше. Кобзон, выдержав мое «лирическое отступление», продолжал…)

Приехала мама. Приехал отчим. Приехала сестра. И наступили для меня каторжные дни, потому что я любил их, но понимал, что я не знаю, что делать. К счастью, нашлись находчивые друзья и говорят, что надо разводить маму с папой и мать, как одинокую, прописать к себе, а из Днепропетровска, из нотариата, сделать справку, что там у нее никого нет, и по старости лет она нуждается в опеке. Хотя оставались еще родной брат и два двоюродных брата. Ну, в общем, родня там была. А маме было всего 60 лет. Ну и… я начал действовать. А отец, отчим, все никак не мог понять, почему я хочу их развести. Он думал, что на старости лет я хочу от него избавиться. «До чего я дожил?» — плакал он. Это была для него настоящая трагедия, хотя я убеждал его: «Батя, ну ты что? С ума сошел… так думать? Все это формально». «Как формально?» — не верил он. «Да так, что без этого не пропишут вас в Москве. И все. Что вы тогда делать будете?» — не унимался я. А он спрашивал: «Как не пропишут? Ты ведь наш сын?» Долго я убеждал его: «Не волнуйся ты! Ты, как живешь здесь, так и будешь жить всегда…» Были совершенно жуткие сцены. Но… мне все-таки удалось развести мать с отцом и привезти из Днепропетровска справку, добытую, конечно, левым путем, о том, что мама у меня одинокая. Так маму я прописал к себе. А в Пушкино, в Московской области, где у меня живет старший брат, мы прописали батю. Однако… то ли все это на него плохо подействовало, то ли силы были уже не те, но через 3 года, в 1970 году, его не стало, хотя мы все его так любили… Любили, как самого родного человека…

Чтобы прописать сестру, ее пришлось выдать замуж за моего конферансье Гарри Гриневича. Дело в том, что он как раз нуждался в отдельной квартире, но купить ее на одного тогда было нельзя. И поэтому и ему понадобился фиктивный брак, какой они и заключили с моей сестрой. А я ему купил за это квартиру. Сестру прописали у него, хотя все продолжали жить, как и жили, у меня в двухкомнатной. Вот так мы и стали опять жить вместе. Жить-поживать и добра наживать. А вскоре, как уже сказал, я женился опять. Женился на Неле. И мы с ней в первый, в самый медовый, месяц нашей брачной жизни съехали оттуда и прожили его с помощью академика и моего друга Палеева Николая Романовича в клинике МОНИКИ… в больничной палате, которую он нам выделил. И жили так, пока я лихорадочно искал кооперативную квартиру. И снова началась обычная жизнь: я гастролировал 8–9 месяцев в году, а когда возвращался, вновь был до предела загружен записями и съемками. И на гастролях я выкладывался по полной. Я, можно сказать, родоначальник этого зверства, когда артист давал 2–3, а то и 5–6 сольных концертов в сутки. Причем, всегда работал живым голосом. Тогда вообще не знали, что такое фонограмма.

Здесь стоит вспомнить, как и сколько тогда певцы зарабатывали себе на жизнь. Если сейчас каждый зарабатывает столько, за сколько договорится, то в советские годы об этом можно было только мечтать. А кто пытался устраивать договорные или так называемые «левые концерты», кончал обычно плохо. Эта участь с плохими последствиями особенно грозила Магомаеву, Лещенко, Леонтьеву и Пугачевой. За ними был особый глаз. И если не они сами, то их директора основательно погорели, а администратор Муслима, кажется, и вообще получил срок за «левые дела» в Норильске. Сам же Муслим, как в свое время и я, был около года под запретом.

Что толкало названных «звезд» на такие нарушения? Да, прежде всего то, что их заработки ни в какое сравнение не шли с доходами государства от их концертов. Скажем, Алла Пугачева собирала по рублю за место целые стадионы, а получала за концерт всего 62 рубля 50 копеек. Ну как тут не задумаешься о дополнительных доходах?

У меня необходимости в «левых концертах» не было, так как я, во-первых, получал за концерт 202 рубля 50 копеек (у меня была самая большая ставка в СССР), а во-вторых, как я уже говорил, я очень много работал, редко ограничиваясь одним концертом в день. Поэтому я и был одним из самых богатых людей в стране. Кроме меня еще несколько десятков артистов, в том числе и человек, пять из Большого театра, имели такие большие гонорары.

Кто и как наступал на горло моим песням

Прошла весна. Кончилось лето. За это время мы встречались и говорили по телефону много раз. Но все как-то больше на общественные темы. А тут на Дне города вдруг вновь заговорили о его артистической судьбе.

— Послушайте, — сказал я, — Иосиф Давыдович, а что это была за история с отлучением Вас от телевидения?

— Неужели это еще кого-то интересует? — искренне удивился Кобзон.

— Еще как интересует, — подтвердил я. — Даже слухи ходят, что в свое время на горло Вашим песням наступил никто иной, как сам Лапин — чуть ли не самый одиозный глава Гостелерадио Советского Союза…

— Это не соответствует действительности, потому что с Лапиным мы были в хороших отношениях до конца. И, насколько я знаю, он ни разу не сделал ничего такого, за что бы я мог на него обижаться. А вот то, что в советские годы меня отлучали от радио и телевидения — это правда. И, причем, отлучали дважды.

Первый раз это случилось в 64-м году. Мне было 27. Я увлекся известной тогда певицей и красавицей Вероникой Кругловой. И она, как Вы уже знаете, ответила мне взаимностью. Но между нами встал один журналист из «Советской России». (Имени я его не помню.) Вероника ему отказала. Однако, видимо, он решил, что третий лишний все-таки не он, а я. И чтобы я это понял, а заодно, чтобы убедилась в этом и Вероника, мой соперник насобирал таких подробностей о моей личной жизни, что не отмахнуться от меня могла только такая же пьющая и гулящая особа, как я сам. И все это он опубликовал в «Советской России» под заголовком «Лавры чохом». Мало того, там же задался вопросом: «Как такой аморальный тип мог получить высокое звание Заслуженного артиста Чечено-Ингушской АССР?» А мне как раз присвоили это звание…