Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть Страница 7

После отъезда дяди Василия у нас остался маленький чемоданчик, к которому привинчивалась кривая труба и — о чудо! — из нее выходила музыка.

— А кто делает музыку? — спрашивали мы маму, обступив чемоданчик со всех сторон.

— Это дядя Василий спрятался в трубе и играет, — отвечала она. И мы наперебой заглядывали в трубу в надежде, что оттуда выйдет дядя Василий. То, что он не мог поместиться в трубе, нам не приходило в голову. Только бабушка Мария относилась к чемоданчику скептически. Она утверждала, что чемоданчик, из которого выходит музыка, — дьявольское дело, и что это ничего хорошего не принесет. А мы смеялись над ней. Мы уже тогда начали чувствовать отсталость бабушки от времени.

Так протекала наша жизнь в Бажановке, как называлась наша деревня. Игры во дворе с собаками, кошками, со свиньей; прогулки по лесу, в плавни, купанье в Днепре. Нередко мы вместе с бабушкой выгоняли на пастбище корову, овец, гусей, уток. Все это осталось в памяти на всю жизнь, как живое, и сейчас, когда я думаю об этом, мне становится радостно, как будто мне кто-то дал драгоценный подарок, наполняющий мою душу счастьем.

Еще я помню очаровательные вечера, когда мы всей семьей сидели у крыльца на ступеньках и в бинокль следили за далеко на той стороне Днепра проплывающими пароходами. Иногда мы ожидали отца, который после командировки по службе должен был возвратиться на одном из них. Тогда мы неустанно следили за пароходами, а отец обязательно выходил из каюты и махал нам платочком. Все радовались его возвращению, и жизнь шла таким же путем дальше.

В это время нас еще не тревожили всякие слухи о новых планах большевиков. Всякие семилетки, пятилетки, рационализации и электрификации были для нас пустыми фразами. Разве «советская власть плюс электрификация всей страны» может изменить нашу жизнь? Мы думали, что все это пойдет своим путем, а наша жизнь своим. Какое нам дело до того, что задумали большевики? Разве кто мог тогда допустить, что программы и схемы нового режима могут перестроить политику, экономику и весь уклад жизни, даже самого человека? Но — «вначале было слово», а пока наша жизнь текла своим чередом среди простора, солнца и чудесного синего, бесконечного неба. Мы жили полнотой этой уравновешенной, устроившейся жизни, не подозревая, что со стороны этого же нового правительства — «советская власть — индустриализация плюс электрификация» — нам грозит опасность.

Первые предвестники перемен

В одно светлое раннее утро в мае — это было в 1929 году — когда все еще спали, а в открытое окно несся запах степной травы, смешивающийся с пением птиц, криком петуха и лаем собак, мы услышали тревожный крик бабушки. Этот крик совсем не гармонировал ни с чем: ни с пением птиц, ни с лаем собак, ни с запахом травы. В этом крике были страх и отчаяние. Это был необычный крик, и мы все выпрыгнули из-под одеял и в чем спали бросились во двор. Перед входом в дом мы увидели бледную и запыхавшуюся бабушку. Беспорядочно размахивая руками, она показывала в конец двора, к воротам, и произносила имя отца. Увидев всех нас, она бросилась бежать к воротам, а мы пустились за ней. Мама, накинув на себя халат, бежала последней. И вдруг, очутившись за воротами, мы все остановились и застыли: на траве, с раскинутыми руками, лежал отец. Глаза его были закрыты, а бледное лицо покрывали растрепанные черные волосы. С левой стороны, на виске, сочилась маленькая струйка крови.

Мы все стояли растерявшись, и только через несколько минут, придя опять в себя, начали громко плакать. На наш крик сбежались соседи и ранние прохожие. Общими силами отца перетащили в дом и уложили в койку. Что произошло дальше, я не знаю. Бабушка всех нас, малышей, загнала в кухню и строго приказала не выходить. А когда нас выпустили, то в прихожей, где уложили отца, толпились люди. Доктор в белом кителе держал руку отца и смотрел на часы. Другой человек, в военной форме, что-то записывал в блокнот, держа портфель на коленях. У всех были серьезные лица. Мы, дети, сразу же почувствовали важность дела и, пробравшись сквозь ноги взрослых, выстроились в ряд перед койкой отца. Но никто из нас, конечно, ничего не понимал. Отец лежал с забинтованной головой и что-то рассказывал записывающему в блокнот человеку. Только некоторое время спустя, когда приходивших официальных и неофициальных лиц в доме стало меньше, нам нашли нужным объяснить самое необходимое. Оно заключалось в том, что на отца набросились какие-то мужчины, когда он на рассвете возвращался с пристани домой после очередной командировки. Они выпрыгнули из-за кустов и бросили в голову отца большой камень. Отец упал и потерял сознание, и так пролежал, пока его не увидела бабушка, когда выгоняла на пастбище корову. Кто были набросившиеся на отца, мы так и не узнали. Милиция вела расследование, но, вероятно, из этого ничего не вышло. В деревне же начали ходить разные слухи. Одни утверждали, что отца хотели ограбить, так как он, обыкновенно, возвращался из командировки с портфелем, набитым государственными деньгами. Но эти слухи легко было опровергнуть — портфель валялся недалеко от него, и ни один рубль из него не исчез. Также все документы в бумажнике оказались в целости. Другие говорили, что это были обозлившиеся на отца друзья со времен партизанских. Они как будто бы требовали от отца чего-то, что он не мог исполнить. Отец, хотя и был великодушен, но всякому великодушию есть тоже свой предел, особенно в условиях советской власти. Сам же отец ничего об этом не говорил, не допускал никаких предположений. Когда его спрашивали, как выглядели эти мужчины, то он и этого не мог вспомнить. Сказал только, что их было двое, что они были в пиджаках нараспашку и среднего роста. Лиц же их он не успел разглядеть из-за полутьмы на рассвете.

Через некоторое время отец поправился и все успокоилось. Но этот случай повлек за собой целый ряд других неприятных событий.

Некоторые друзья-сотрудники моего отца были внезапно арестованы. Их обвинили в том, что они во время гражданской войны поддерживали Петлюру, крайнего шовиниста, бандита, противника большевиков. Говорили, что их цель была отделить Украину от Советского Союза. Петлюровцы были неимоверно жестоки. Деревни и города, куда входил Петлюра, подвергались грабежам и опустошению, а члены партии и революционеры безжалостно отправлялись на тот свет. На борьбу с петлюровцами были мобилизованы целые отряды Красной армии, но они долго не могли справиться с ним. Петлюровские агенты сидели везде и подрывали всякую организацию нового режима. В сущности, среди украинцев было много таких, которые относились к петлюровцам с большой симпатией, особенно после Брест-Литовского договора, когда окончательно исчезла надежда на независимость Украины от Советского Союза. Украина стала Советской Социалистической Республикой. Но это была республика с более древней культурой, чем московская. Славное прошлое Украины, воспетое известными поэтами и писателями, даже московскими, не могло исчезнуть и при большевиках. И это мешало московским вождям свести украинский народ к презренному сталинскому названию «нацмены». Новым правителям вскоре стало ясно, что с Украиной они должны как-то считаться, что на Украине, как нигде, жив еще дух непокорности, и многое идет вопреки кремлевским планам. Поэтому назначение Молотова Первым секретарем ЦК Коммунистической партии Украины в 1920 году не было случайным. Он, верный соратник Ленина, уже тогда считался одним из лучших и непреклонных партийных деятелей. Также Каганович, который занимал эту должность с 1925 по 1928 год, был послан Москвой на Украину потому, что партийный контроль поручался самым способным партийным политикам. Ведь в Москве стало скоро известно, что во время гражданской войны почти вся интеллигенция Украины находилась в лагере «самостийныкив», приверженцев независимости Украины.