Анатолий Терещенко - Командир Разведгруппы. За линией фронта Страница 7

Когда автор знакомился с «деятельностью этого сталинского государственника», невольно вспомнил слова Аристотеля о феномене тирании:

«Средства тирании таковы: подавлять всякое превосходство, отделываться от честных людей, запрещать собрания и ассоциации, запрещать обучение и всякое просвещение, мешать всему. Что обыкновенно сообщает мужество и доверие к себе…

Тирания любит злых именно потому, что любит лесть. А свободный человек не может унижаться. Честный человек умеет любить, но он не льстит. Свойство тирана — отталкивать всех, сердце которых гордо и свободно».

Как любое ничтожество, он был тщеславен, а поэтому всячески поощрял возвеличивание себя в искусстве. Появились стихи и песни, благожелательные шаржи и полотна с портретами «стального наркома». Газеты печатали такие призывы: «Мы врагов советской власти по-ежовски будем бить…»

Художники рисовали наркома человеком гигантского роста, который «ежовыми рукавицами» давит гидру контрреволюции, устанавливая единый, революционный порядок по всей огромной стране.

Народный поэт Казахстана Джамбул Джабаев сварганил даже стихотворение — длиннющий панегирик под названием «Нарком Ежов». В переводе К. Алтайского оно почему-то было напечатано впервые… в «Пионерской правде». Хочу привести несколько четверостиший из этого опуса:

В сверкании молнийТы стал нам знаком,Ежов, зоркоглазый и умный нарком.Великого Ленина мудрое словоРастило для битвы героя Ежова…С бойцами он ласков, с врагами суров,В боях закаленный, отважный Ежов…Враги нашей жизни, враги миллионов,Ползли к нам троцкистские банды шпионов,Бухаринцы, хитрые змеи болот,Националистов озлобленный сброд…Они ликовали, неся нам оковы,Но звери попались в капканы Ежова,Великого Сталина преданный друг,Ежов разорвалИх предательский круг…

Слово Святогорову:

«Все мы тогда читали это славословие наркому Ежову. Одни восторгались словами известного поэта, другие люди, в том числе и из нашей оперативной среды, открыто говорили о дешевом культе руководителя органов безопасности, третьи предупредительно-оправданно молчали, — у них четко срабатывал инстинкт самосохранения.

Я сам видел в этом стихотворении элементы подхалимажа, которые неприятны были для восприятия трезвомыслящему человеку.

Всеобщая подозрительность и аресты убеждали меня в правоте моих умозаключений. Однако среди наших сотрудников было большинство, которые считали, что скоро этому беспределу непременно придет конец.

Было такое предчувствие, было…»

Дорого обошелся стране этот «порядок», навязанный «зоркоглазым наркомом». Кровь разлакомила «маленького» тирана. Уверовав в великую силу фальсификации и собственную безнаказанность, Ежов продолжал сочинять «обличительные» материалы, касающиеся будущих жертв. Масштабы политических убийств были таковы, что в них было что-то от Великой гражданской братоубийственной войны, от разгула стихии, вырвавшейся из-под контроля закона, совести, здравого смысла. Система уничтожала часто самых верных, тех, кому она обязана была самим существованием. Обработка арестованных была такова, что почти все обреченные, переходя в категорию жертв, «честно признавались в своих преступлениях», которых явно не совершали. Жертвам хотелось поскорей избавиться от мук и мучителей даже ценою скорой смерти. У многих тлела сомнительная мысль — я не боюсь умереть, я просто не хочу при этом присутствовать. То есть желали, чтобы скорее наступило полное затмение солнца и земли без всяких процедур: следствия и суда. Нас не будет. Впрочем, это уже было.

А обыватели, которых власть называла «народными массами», облученные радио и журнально-газетной пропагандой, верили в правильность судебных вердиктов.

Больше того, они нередко кричали на процессах судьям в отношении подсудимых: «Распните их!», «Собакам собачья смерть!», «Контрреволюционеров к стенке!», «Смерть врагам народа!», «Врагам народа скажем — НЕТ!» и другие подобные лозунги. А назавтра многие из этих людей сами становились заложниками своего суеверия, и уже на них другие «патриотически-настроенные» адепты власти орали — распните!

Как писал Судоплатов, на решение Сталина снять Ежова с должности и отдать под суд повлияла одна явная фальшивка. Именно она открыла дорогу кампании против «железного наркома» и работавших с ним сотрудников. Подстрекаемые Берией, два начальника областных управлений НКВД из Ярославля и Казахстана обратились с письмом к Сталину в октябре 1938 года, клеветнически утверждая, будто в беседах с ними Ежов намекал на предстоящие аресты членов советского руководства в канун октябрьских праздников.

Акция по компрометации Ежова была успешно проведена. Через несколько недель Ежов был обвинен в заговоре с целью свержения законного правительства. Политбюро приняло специальную резолюцию, в которой высшие должностные лица НКВД объявлялись «политически неблагонадежными». Это привело к массовым арестам всего руководящего состава органов безопасности.

В декабре 1938 года Берия официально взял в свои руки бразды правления в НКВД.

Молох репрессий не пощадил ни супругу Ежова Евгению, ни его референта по французской литературе Марию Александровну Паппэ, ни приёмную дочь Наташу Ежову. Первых двух женщин расстреляли, а малышку выслали в Магадан. В момент, когда писались эти строки, уже пожилая Наталья Николаевна — дочь наркома НКВД Николая Ивановича Ежова, жила в этом городе под чужой, навязанной ей спецслужбами фамилией. Она понимала, что её отец, проклинаемый многими сегодня, скончался в страшных муках в застенках Лубянки. Лишь один человек на свете — его дочь по-прежнему любит своего отца, пытаясь переложить основную вину на кремлёвского вождя. Может, она иногда спрашивает или спрашивала тень отца:

«Что же ты сделал, папочка, со своей и моей жизнью? Неужели стоило так надрываться, чтобы угодить кровавому упырю?!»

Вопрос почти гамлетовский. В ответ, как у Шекспира, — гробовое молчание давно отшумевшего прошлого, безвозвратно канувшего в Лету.

После расправы над Ежовым к власти в НКВД пришла новая команда.

Именно в это время появились приближенные к вождю, так называемые «подвожди» — наглый честолюбец Каганович, пьяница и гуляка Куйбышев, всегда готовый подтолкнуть падающего Ворошилов, развратник и насильник Рудзутак, жалкий фигляр Паукер, ленивый и барственный Енукидзе, трусливый краснобай Бухарин. Это он — «любимец партии», ещё в 1918 году сказал, что «пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».