Марек Эдельман - Бог спит. Последние беседы с Витольдом Бересем и Кшиштофом Бурнетко Страница 7

— Я не молюсь. Мне важнее, чтобы, если уж я сумел спрятаться, в убежище у меня был сухарь. От молитвы немного толку, а с сухарем, возможно, удастся выжить.

Не мучайте меня, от ваших глупостей уши вянут. Интересно, откуда у вас эти рыдзыковские взгляды?

Господь Бог, вера, шмера… Религия? Неправда, что Польша — религиозная страна. Почему так считается? Потому что люди ходят в костел? Да это же демонстрация! При коммунизме в костел ходили назло коммунистам. Помню, в 1946 году, в воскресенье, на Крупувках в Закопане — толпа молодых людей. А накануне я видел, как они пили. Я им об этом говорю и в ответ слышу: «Так ведь сегодня воскресенье, мы пришли в костел показать, что мы против красных». Эти парни и девушки были такие же религиозные, как я, а то, что в костел ходили, — так это была политика.

Перестаньте рассказывать сказки, будто тот, кому удалось спрятаться, читает молитву. Как же, много тебе эти молитвы помогут! — лучше постарайся запастись сухарями.

Вам будут говорить, что незаменимых людей нет. Чепуха. Вас будут убеждать, что бескомпромиссных людей нет. Вздор. Вам будут втолковывать, что храбрых людей нет. Не верьте. И наконец, вам скажут, что благородных людей нет. Ложь.

Человеком, обладающим всеми перечисленными достоинствами, которые сейчас в дефиците, был — хотя и сердце, и разум, и воля восстают против употребления прошедшего времени — Марек Эдельман.

Однако признаюсь: смерть пана Марека не повергла меня в печаль. Первым делом меня охватил страх. Перед чем? Кто теперь скажет нам, слабым духом, занятым собой и своими проблемами, что лихо не спит? Ведь после «пучины зла», которую человек уготовал себе в XX веке и в которой пан Марек побывал (и активно действовал), стало ясно, что можно не верить в Бога, но не верить в Сатану — это уже чистое безумие.

Меня пугает то, что мир остался без пана Марека, поскольку он — пожалуй, как никто другой — обладал даром разоблачения сатанинских проделок. Он бил тревогу, когда живущий в человеке зверь пробуждался от недолгого сна и высвобождался из оков, чтобы сеять опустошение и разжигать пожары. Кто сегодня предостережет нас, укажет, что мы приносим жертвы и поклоняемся ложным богам? И потому мне страшно.

Ярослав Маковский — журналист и публицист, по образованию философ и теолог. Автор книг «Десять важных слов. Беседы о Декалоге» (2002) и «Женщины учат Церковь» (2007). Вместе с Кшиштофом Бурнетко беседовал с Мареком Эдельманом («Не жалеть немцев»).

Помни день субботний, чтобы святить его…

Помни день субботний, чтобы святить его. Шесть дней работай, и делай всякие дела твои; А день седьмой — суббота Господу Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришелец, который в жилищах твоих.

Ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них; а в день седьмый почил. Посему благословил Господь день субботний и освятил его.

Чтить Бога, «помня» свободный от работы день? А может, стоит еще и помнить о важных событиях и людях?

Вечером первого мая 1943 года, когда восстание в гетто догорает, немногочисленные группы бойцов с винтовками без патронов прячутся в полусожженных подвалах, а последняя более-менее организованная группа Еврейской боевой организации[21] готовится перейти по канализационной сети на арийскую сторону, в одном из бункеров отмечают праздник Первомая.

Бойцы поют «Интернационал»…

— У бундовцев или социалистов тоже были свои святыни и свои авторитеты. Взять хотя бы 1 мая.

— Праздник был, но в приказном порядке никого ни к чему не принуждали. Например, не клеймили, не осуждали кого-то сурово, как это делает Церковь. Вчера ты занималась любовью с неким Иксом, и теперь тебе не отпустят грехи, Господь Бог тебя за это накажет. Такого в Бунде не было. Любить ты мог… ни на что не взирая. Социализм это допускает: люби кого угодно. Черного, желтого, еврея, поляка. У католиков не все так просто. Абы с кем тебя не обвенчают, тем более с евреем.

Впрочем, еврейское мракобесие еще хуже. В Европе, возможно, это не так, но в Израиле! Ведь тамошние «черные»[22] не дают гражданства тем, кто не исповедует иудаизм. Бен Гурион, основатель Государства Израиль, вроде бы был социалистом, но всю нравственную область отдал на откуп религиозным радикалам — «черным» евреям, которые всех остальных ненавидят. Если кто-то влюбится в нееврейку, это плохо, это предательство. И если она захочет обвенчаться с евреем, то должна перейти в иудаизм. Израиль — темное религиозное государство, сконструированное Бен Гурионом так, чтобы туда текли деньги от богатых верующих американских евреев.

— А что для вас самое святое?

— Не понимаю, что такое «самое святое». Спросите как-нибудь попроще.

— Например: что особенно важно? Семья? Друзья? Дом?

— На такой вопрос трудно ответить. Все зависит от обстоятельств, от того, что происходит вокруг. Друзья есть всегда, семья есть всегда; с одними общаешься чаще, с другими реже. Трудно ответить абстрактно. Ведь необязательно почитать как святыню человека, от которого я в той или иной степени завишу, поскольку доверяю ему или признаю высшим авторитетом, — таким человеком может оказаться и тот, кто в данный момент зависит от меня. Можно быть к чему-то сильно привязанным, но это вовсе не значит, что вот оно: «самое святое». Самое святое… Нет, я не знаю, как ответить на этот вопрос.

— В «Гетто борется»[23] вы пишете, что даже во время восстания отмечали Первомайский праздник. Как это выглядело? Вы рассказывали Ханне Кралль…

— То, что тех пятерых убили именно в этот день, притом в одном дворе, — чистая случайность. Обыкновенные были ребята, такие же, как мы все. Можно было просто их похоронить, но нам хотелось это как-то отметить. А поскольку было 1 мая, мы спели «Интернационал».

— 19 апреля 1944 года, первая годовщина начала восстания. Как вы ее отметили на своей конспиративной квартире?

— Не помню. Наверно, хорошо выпили.

— Но после войны вы каждый год 19 апреля приезжали в Варшаву, чтобы положить цветы — сначала в развалины гетто, потом к памятнику героям гетто. Вначале вместе с боевыми товарищами и приемной дочкой Эльжуней (есть знаменитая фотография: вы с ней на развалинах гетто), потом в одиночку, еще позже — с сыном Александром, и, наконец, во времена подпольной «Солидарности»[24] вас сопровождали толпы. И по сей день к памятнику ежегодно приходят сотни людей — в том числе молодежь.