Евгений Балабин - Далекое и близкое, старое и новое Страница 7

Первый раз меня взяли в Новочеркасск, когда мне было семь лет. Тогда я и железную дорогу увидел первый раз – и то издали. Когда мы ехали по городу в коляске, я увидел, как крошка кадет стал во фронт генералу, я был в восторге и решил быть непременно кадетом.

В это время была страшная засуха. Несколько месяцев не было дождей, земля потрескалась, было душно. В Новочеркасске, на главной улице, при большом стечении народа, служили молебен, прося у Господа Бога дождя, и еще не окончился молебен, как пошел дождь и люди стали разбегаться и прятаться. Это произвело на меня большое впечатление – я почувствовал Бога.

Старшие братья и гостившие у нас дяди – все были охотниками. Дичи по прудам и Манацким[8] лиманам было много, и охота всегда была удачная. Почти всегда они брали с собой и нас, мальчиков, но до десятилетнего возраста стрелять не давали. Мы часто служили им вместо собак – доставали из воды убитую утку, нагоняли в степи дроф и стрепетов и другую добычу.

Учить меня начали, когда мне было около семи лет, я все время приставал к матери с просьбой учить меня. Раз мама, чтобы отвязаться от меня, была занята, дала мне газету, показала букву «У» и велела подчеркнуть все буквы «У». Я долго смотрел на газету и сообщил матери, что в газете больше нет ни одной «У». Мама посмеялась и показала мне, как надо искать. Через несколько дней я знал уже все буквы и складывал их. Потом появились на стенах комнаты всякие слова, меня выбранили и запретили показывать свою грамотность на стенах.

Когда я еще не поступал в кадетский корпус, старший брат Николай был уже офицером, второй брат, Владимир, учился в реальном училище, а мы с младшим братом, Филиппом, росли неразлучными друзьями. Дома, в комнатах, мы никогда не сидели – все время на воздухе, в саду, в поле, на пруду. Ежедневно посещали конюшни, кузню, столярную, кухни. Набегавшись, мы приходили домой к обеду грязные, мокрые и должны были мыться и переодеваться.

Как-то зимой мама не хотела нас отпустить во двор после обеда. «Опять пойдете на пруд и вываляетесь там, да и опасно, уже начинается таяние». Мы дали слово, что на пруд не пойдем, но когда вышли из дома, то сами ноги так и потянули нас к пруду. Пруд был покрыт льдом, но в нескольких местах, где были родники, во льду были маленькие отверстия, и, когда идешь возле этого отверстия, из него фонтанчиком выскакивает вода. Мы стали по бокам одного фонтанчика и по очереди начали прыгать, наблюдая, как высоко выскакивает вода. Потом, чтобы она выскочила еще выше, мы сговорились прыгнуть одновременно. Прыгнули и провалились под лед. На берег мы выкарабкались, было неглубоко, но сразу же, в один голос: «А обещались маме на пруд не ходить»... Что же делать? Идти сушиться на кухню нельзя – сейчас же донесут маме. И мы решили раздеться догола, развесить все мокрое на заборе и подождать, когда высохнет. Мороз к вечеру стал усиливаться, а мы совершенно голые, босиком, бегали вдоль забора по снегу. Наконец брат говорит: «Я больше не могу, я замерзаю». Бросились одеваться, а рубаху нельзя надеть – замерзла в лубок. Кое-как оделись и, как будто ничего не случилось, паиньками, скромно пришли домой. Вскоре брат прилег на кровать и я тоже. Удивленная мама спрашивает: «Почему легли? Ведь никогда днем не ложились?» Попробовала голову – жар, приказала горничной раздеть нас, а та сейчас же: «Барыня, да они совсем мокрые». Померили температуру – около сорока. Пришлось покаяться и рассказать все подробно. Но через несколько дней мы были совсем здоровы, бегали по двору, но к пруду уже не подходили – началось таяние.

У каждого из нас был свой аркан, и мы, изображая из себя табунщиков, накидывали все, что можно, – столбики в саду, друг друга... Но все это казалось не так интересно, и мы начали тайком загонять на баз телят, которые паслись, конечно, отдельно от коров, и накидывали их. Один из нас по очереди был старшим табунщиком и, накинувши теленка, держал его, а другой, воображая, что это злой «неук», осторожно подходил к теленку, брал его за голову, как делают табунщики, валил на землю и таврил, а так как тавра у нас не было, то мы слюнями рисовали на бедре тавро, мокрое присыпали пылью, и, когда теленок вставал, еще некоторое время видно было тавро. Некоторые телята, почувствовав на шее аркан, кричали. Тех мы не трогали, так как на крик теленка являлась какая-либо баба, а их во дворе было много, ругала нас, выгоняла телят на траву пастись и жаловалась матери.

Один раз мама куда-то уехала, рабочие были в поле, всех баб взяли в большой сад поливать капусту, и мы с братом остались во дворе одни. Вздумали накидывать свиней, которые свободно бродили по всему обширному двору. Свиней накидывать трудно, так как свинья низкая и всегда держит голову вниз почти до земли. Но вот мне удалось накинуть поросенка. Он поднял такой крик, что свиньи со всего двора начали сбегаться. Уже не было времени снять аркан, и мы спрятались в кухню, захлопнув двери и держа конец аркана в руках. Свиньи угрожающе хрюкали, а мы сидели, как в крепости, и не знали, что делать. Наконец решили бросить аркан в надежде, что свиньи отойдут, а взрослые потом снимут аркан и возвратят его нам. Но свиньи не расходились, и осада продолжалась. Надо было прорываться сквозь осаждающего противника. Мы выскочили и побежали. Надо было пробежать до забора малого сада шагов двадцать. Я чуть задержался, чтобы закрыть двери кухни, и за эту секунду чуть не пострадал. Брат благополучно добежал до сада и перескочил через забор, а меня догнал кабан, носом подкинул в воздух и, когда я упал на четвереньки, начал рвать на мне рубашку. По счастью, в это время проходил садовник и выручил меня из беды. Больше мы свиней не накидывали. Но один раз, когда мы пили чай на веранде, а поросенок подошел к самому крыльцу, я прыгнул с крыльца на поросенка, схватил его и начал прижимать к забору, поросенок поднял страшный писк, и свиньи со всего двора бросились к крыльцу. Мама крикнула: «Спасайся!» – и я вбежал на крыльцо.

Как-то у нас гостил троюродный племянник Степа, мальчик недоразвитый и не совсем нормальный. Он был года на три старше меня. Поехали мы кататься на лодке и посередине пруда, не сговариваясь с братом, начали раскачивать лодку. Степа, городской мальчик, испугался и начал кричать, чтобы мы не шалили. Это нам показалось так забавно, что мы стали раскачивать еще сильнее и перевернули лодку. Степа в испуге вскарабкался на дно лодки и уже думал, что совсем погибает, едва мы уговорили его, что не так глубоко, что мы стоим на земле. Лодку перевернули, придвинули к берегу, вычерпали воду, а сами разделись, выжали мокрое, разложили на траву, и на летнем солнце моментально высохло. Приплыли домой. Степа говорит: «Не говорите тете» (то есть моей маме). Мы, конечно, сейчас же все рассказали. А за обедом я говорю Степе, как будто по секрету, но он понимает, что и мама слышит: «Не скажу маме, что ты перевернул лодку и чуть нас не утопил». Степа страшно возмутился, хотел оправдаться, но мама, смеясь, сказала: «Не смущайся, Степа, они над тобой смеются. Я знаю, что лодку перевернули они, зная, что в том месте неглубоко и безопасно. А теперь лето – не простýдитесь».