Татьяна Андреева - Прощай ХХ век (Память сердца) Страница 7

Я учусь в четвертом классе базовой школы. Моя школьная подруга Люся умирает от болезни сердца. Впервые смерть проходит так близко от меня. Сначала Люся долго болеет, ее возят в Москву на операцию, но это не помогает. В те годы операция на сердце — большая редкость, об этом событии говорит вся школа. Люсю привозят из Москвы умирать дома. Она хочет меня видеть, и я хожу ее навещать. Она всегда была тоненькой, слабой и бледной девочкой. Сейчас она бледна до прозрачности, глаза наполнены необыкновенной кротостью и страданием — ей больно. На тонкой шее пульсирует жилка. У нее стараюсь быть беззаботной и веселой, уходя, плачу в прихожей. И вот ее нет, она лежит в своей комнатке, в гробу, на столе, все вокруг белое, а ее лицо желтовато матовое. Одноклассники по очереди стоят у гроба, а взрослые сидят в соседней комнате. И я стою. От Люси тонко пахнет луком и тленом. У меня кружится голова. Потом мы всем классом молча идем к железной дороге, к лесу, ломать лапник на могилу. Ползаем, проваливаясь в глубокий снег, в невысоком ельнике у дороги, очень стараемся: мы-то живые, а ее уже нет…

Люся была самой умной и талантливой девочкой в классе, училась всегда отлично. У меня хранится ее последняя фотография — умное, тонкое лицо, высокий лоб, над ним легкие завитки светлых волос, серьезный обращенный в себя взгляд и приподнятый в легкой улыбке краешек рта.

У меня два любимых занятия — чтение и рисование. Рисую дешевыми акварельными красками все, что вижу. Прикреплю лист бумаги на дверь в комнате, сделаю из картона мольберт и самозабвенно рисую, а потом устраиваю выставку картин на чердаке. Рисовать меня научила мама, она хорошо рисует и печатает специальными перьями и тушью заголовки к стенгазетам и разным школьным бюллетеням. Мои занятия прерывает Сашка — то краску утащит, то рисунок порвет и сразу убегает. Я терплю до последнего. В конце концов, срываюсь с места и начинаю бегать за братом, пытаясь поймать и отлупить его. Сашка быстрый и увертливый — бегает, дразнится и смеется. Мы всегда так, постоянно ссоримся и деремся, но и обойтись друг без друга не можем. Если Саше что-нибудь дали, он немедленно спрашивает: «А Таньке давали?» Так же и я. Подрастает сестра Лена. Она уже ходит, и мы стараемся дальше двора ее не пускать, потому что вдоль мостков, ведущих к части и к офицерским баракам, тянутся довольно глубокие канавы. Вода в канавах прозрачная и чистая, в ней плавают головастики и тритоны, наблюдать за которыми одно удовольствие. Как-то раз, весной, когда вода в канавах была вровень с мостками, слышу Сашин крик: «Ленка тонет!» Выбегаю за ворота и вижу, в двух шагах от дома Лена лежит поперек мостков, а голова и руки у нее в воде. Вытащили из канавы захлебывающуюся водой и ревом Лену и увели домой. В это время мама уже работает, и сестру воспитывает весь военный городок.

Детская дружба. Оглядываясь назад, я понимаю, что друзей у меня тогда было не так уж и много, их можно по пальцам пересчитать. Одно могу сказать — мне всегда хотелось иметь друзей, быть любимой ими, иметь большой авторитет, вести за собой. Но особенно хотелось быть всеми любимой. Думаю, этого хочет каждый человек, независимо от того, много ли он получает внимания в своей семье. А мне внимания стало не хватать лет с двенадцати. Отец нежно любил только малышей, а когда дети подрастали, он не знал, как с ними общаться. Мама, как всегда, отдавала нам все что могла — лучшую пищу, одежду и все свое время, остававшееся от работы и учебы. Она всегда работала и училась, моя гордая и независимая мама. Она хотела, чтобы никто не мог ее попрекнуть куском хлеба. Трудно живя с отцом, она многое терпела ради нас троих. Желание вырастить детей в полной семье и дать им как можно больше коренилось в ее собственном голодном детстве, она знала, что такое безотцовщина и бедность, не понаслышке. Сильный мамин характер, ее независимость и чувство собственного достоинства перешли ко мне по наследству. Не могу сказать, что эти качества помогали мне приобретать друзей, но без них я не стала бы такой, как сейчас, возможно, сломалась бы под напором обстоятельств, и жизнь моя пошла бы совсем по-другому.

Мои первые испытания в отношениях со сверстниками начались в пятом классе. С мальчишками у меня проблем не было, может быть, потому что, имея брата, я знала, как с ними обращаться. Кроме того, я уже начинала нравиться мальчикам. У меня были друзья-двойняшки, братья Петренко. Их семья приехала с Украины. Мальчики были симпатичные и по-украински ласковые и внимательные. Их дом находился по соседству, и мы все свободное от школы время проводили вместе: летом бегая в лес, зимой катаясь на лыжах и прыгая в снег с заборов и крыш сараев. Некоторые часы и даже минуты из детства так ясно запечатлелись в памяти, что я и сейчас ощущаю восторг испытанный мной тогда от полета с крыши сарая в снег, вижу снежный свод у самого лица, внутри прорытого руками хода в сугробах во дворе нашего дома. Я вижу мамино лицо, когда мы с Сашей вваливаемся в дом, мокрые и покрытые снежной коростой под пальтишками до самых подмышек. Прижимаясь к печке холодной щекой, я ощущаю ее тепло и запах извести. Один из тех дней почему-то видится мне особенно отчетливо. Поздняя осень, земля мерзлая, а воздух так свеж. Мы с Сашей прибежали из леса, где жгли костер. Я переоделась в новое платье — праздник. Чувствую себя взрослой и счастливой. Щеки горят, на столе стоят тарелки с любимыми лакомствами — холодцом и маминым тортом, мамиными рогаликами и песочным печеньем. Оно и теперь в моих кулинарных рецептах называется маминым. Мама такая ласковая и красивая. Мы с ней в освещенной заходящим солнцем комнате вдвоем пьем чай.

К нашей детской компании присоединилась Ляля, казавшаяся мне красавицей — она была высокой и полной девочкой с русой косой. Саша в нее влюблен. Дружба с Лялей была безоблачной, пока в городке не появились дочери замполита (заместителя нашего отца по политической части). Сам замполит выглядел желчным, сухим и каким-то невеселым, в отличие от других офицеров. Он тяжело болел, но после удачной операции жил долго, и я встречала его в Вологде на улице через много лет. Его дочки на всех смотрели свысока. Девочек звали Кира и Галя. Кира, явно занимающая главенствующую роль в этом дуэте, походила на отца и красотой не отличалась, Галя же была довольно милой девочкой. Будучи рослыми, подстать Ляле, они стали дружить с ней, а меня всячески отстраняли от своей компании. Это меня очень обижало, было непонятно, чем я хуже других, почему они не хотят дружить со мной. Мне не приходило в голову, что я могу быть лучше, а не хуже других, вызывать зависть и желание доставлять мне неприятности. В свои двенадцать лет они были внешне и внутренне взрослее меня. Для них уже имели значение вещи, которые я поняла гораздо позже, а тогда они проходили мимо моего сознания. Например, я не видела исключительности в том, что мы дети командира полка, самого главного в военном городке человека. Благодаря маминому такту и уму в нашем доме никогда об этом не говорили. Для меня самыми важными были отношения, в которых ценились личные качества: доброта, открытость, честность, прямота. Я не знала злобы и зависти, желания подчинять себе, чтобы обижать и унижать других. Часто в одиночестве, в горьких и ревнивых раздумьях я искала пути к сердцам своих оппоненток, но так и не преуспела в этом. Обиду помогали переносить мои верные, никогда не предававшие меня, друзья — книги. Много раз в жизни я встречала женщин с таким же складом характера, как у Киры, и мои дружеские побуждения и желания разбивались о жесткую и холодную стенку высокомерия и зависти.