Тито Гобби - МИР ИТАЛЬЯНСКОЙ ОПЕРЫ Страница 7

В 1941 году маэстро Серафин впервые спросил меня, не разучивал ли я когда-нибудь партию Жуана. Я сказал – никогда, но добавил, что готов начать прямо со следующего дня, а значит, через два-три месяца буду во всеоружии.

«Лет через пятнадцать, может быть, – ответствовал маэстро. – Посмотрим. Но начинай теперь».

Сказано это было вполне добродушно, но тем не менее уже тогда я до некоторой степени осознал, что мне предстоит столкнуться с одной из наиболее тонких, сложных и ответственных ролей всего оперного репертуара.

Мольера, Корнеля, Шэдуэлла, де Замору, Гольдони, многих других драматургов вдохновил «Севильский озорник» Тирсо де Молины (1583 – 1648). Но не трудитесь читать их всех! Итальянское либретто «Дон Жуана» – плод совместного труда Моцарта и Да Понте, и в этом содружестве (Казанова в своих «Мемуарах» придал ему долю пикантности) была создана самая совершенная повесть о Дон Жуане. Одни сцены исполнены драматизма, другие – шутливы или романтичны; контрасты разительны, но за ними стоит глубокое знание человеческой природы, психологизм, и это позволяет с величайшим изяществом соединять реальность и фантазию.

Дон Жуан, конечно, не венецианец, но Да Понте оттуда, и потому в «испанском» либретто так много Венеции. Венеция – это целый мир, особая цивилизация; образ жизни этого города определяется могучей традицией; она заключена и в мыслях, и в поступках, и больше всего – в языке ее жителей. Здесь царят утонченность, полунамек, недосказанность, изящная двусмысленность. Все это есть и в либретто Да Понте.

Вот почему меня просто передергивает, когда чудные речитативы – а в них сокрыта одна из величайших прелестей «Дон Жуана» – превращаются в скороговорку, в какой-то стремительный поток звуков, где теряются всякие смысловые нюансы, да и вообще почти не чувствуется знание итальянского. Быть может, великого преступления в том и нет, но это по меньшей мере оскорбительно по отношению к красивому, мелодичному языку. Впрочем, здесь впору оскорбиться самому здравому смыслу! Речитативы – это не просто передышка между ариями, пауза в действии. Их надо произносить (или петь) спокойно и размеренно – так, будто именно в данную минуту мысль рождает слова.

Но слишком часто эти речитативы звучат как беспомощный детский лепет; виной тому – неверная каденция, полное пренебрежение итальянским, а заодно и значением пауз, ритмом, который диктуется самой мыслью, самим действием. Важны ведь не просто слова, произносимые на сцене, важен стоящий за словами, идущий из подсознания актера смысл.

Исполнитель обязан понимать, что скрыто в каждом спетом им слове, знать цену любому из них; это, собственно, не так уж много, но необходимо. Нельзя зарывать голову в песок, как страус: я, мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Иногда не знать о грозящей опасности слишком рискованно, это-то и страус поймет.

«Дон Жуан», «Свадьба Фигаро», «Так поступают все женщины» – все это итальянские оперы, но равнодушие певцов-итальянцев (при поощрении и поддержке со стороны дирижеров, менеджеров и импресарио) отдало их на откуп иностранцам, которые итальянский язык коверкают, а то – еще хуже – предпочитают петь на других языках. Спрашивается, зачем Моцарт, австриец, писал эти оперы на итальянские либретто, если им суждено было быть исполняемыми на немецком или даже на английском языках?

Переводные тексты опер, где слова стоят не на месте, где они оторваны от «своей» музыки, – это то же, что семейная фотография, где сначала всем родственникам отрезали головы, а потом поприставляли – кому какая попалась. Оправдание, что-де публике так будет понятнее, – болтовня, пустая и едва ли не оскорбительная. Ясно, что гораздо лучше просто изложить вкратце содержание оперы в программке, а уж точность, правдивость исполнения останется задачей певцов.

Если я, ратуя за исполнение оперы на языке оригинала, показался вам чересчур резким, пусть извинением мне послужит то, что я остаюсь ревностным и преданным поборником этой идеи вот уже более сорока пяти лет. Так что в данном вопросе мне, надеюсь, позволительно быть несколько пристрастным.

Будьте снисходительнее ко мне и в дальнейшем, когда мы начнем разбирать этот шедевр Моцарта, открывая для себя его тайны и его характеры. А начнем мы с самого низа социальной лестницы, ведь представители разных классов размежеваны в «Дон Жуане» удивительно тонко - и музыкально, и драматургически. Так что пусть первой перед нами предстанет Церлина. Немало женских образов обрели бессмертие в музыке Моцарта, но Церлина едва ли не самый восхитительный из них.

Она и взволнована, и очарована встречей с Дон Жуаном. Красавец-мужчина, «из благородных», он говорит те слова, что никто ей раньше не говорил. Кажется, он готов на все, чтобы угодить ей, и она благодарна ему безмерно. Что еще надо бедной крестьянке? Но в то же время она обеспокоена: слишком велик разлад меж тем, чего ей хочется, и тем, чего, она знает, хотеть нельзя.

Мысль о преданном ей, но не столь привлекательном Мазетто немножко заботит Церлину, но легкое прикосновение надушенной, унизанной перстнями руки пробуждает в девушке такие желания, от которых невозможно отказаться. По крайней мере – отказаться совсем. Церлина – полное воплощение, и музыкальное, и драматургическое, извечного женского начала; простодушное изящество соседствует в ней с сознанием своего могущества. Поистине гремучая смесь! И вот уже Церлина кружится в танце с красавцем кавалером прямо на глазах ревнивого жениха. Тот злится, на то он и простолюдин. Не до тонкостей – породы нет!

По сути своей Церлина простодушна, но женское естество побуждает ее к кокетству, и это едва не приводит к печальному исходу. Однако для того, чтобы поладить с Мазетто, оно только на руку. Ария «Увидишь, милый (только обещай, что будешь доверять мне)» – изящный урок невинного кокетства: вот как следует приглаживать перышки нахохлившемуся ухажеру, поманив его обещанием нежности и ласки.

В конце концов для Церлины и Мазетто все вновь возвращается на круги своя: небеса и ад сошлись в схватке где-то неподалеку, но покой их сельского бытия по-настоящему не был нарушен.

Мазетто – простой, доверчивый, невежественный крестьянин. Когда он ревнует, то лезет в драку, но стоит Церлине приласкать его – он вновь покорен. В любви, конечно, он не дока, но чует нутром, что с чертовски хорошенькой невестой хлопот не оберешься.

Столетия рабского преклонения перед господами, их богатством, правами, привилегиями наложили свой отпечаток на его характер. Потому, хоть он и бесится, видя, как прославленный волокита шутя хочет заполучить его возлюбленную, сил на сколько-нибудь энергичное сопротивление у него нет. Для Мазетто Дон Жуан со шпагой, плюмажем – прямо-таки хищный сокол, готовый растерзать его нежную голубку.