Лев Разумовский - Памяти Володи Татаровича Страница 7

У кладбищенского сторожа дяди Миши была здоровенная и злобная овчарка Тарзан. Ее-то и решили приспособить для охраны мастерской. Поговорили с дядей Мишей, тот согласился. Сказал, что собака — золото, охранную службу знает.

Собака действительно оказалась золотом. Однако дядя Миша, наверное, плохо растолковал ей, кого и от чего надо охранять. Поэтому она сначала покусала Володю Исаева, а потом долго не выпускала Валю Лаптева из мастерской, когда он собрался идти домой после того, как заработался заполночь. Валя только успел раскрыть дверь на кладбище, как на него набросился рычащий Тарзан. Пришлось ему ретироваться, захлопнув дверь перед оскаленной мордой, а потом ждать, пока дядя Миша освободит его из плена.

К чисто кладбищенскому фольклору относится и история с гробами. В связи со строительством моста Александра Невского и перепланировкой всех близлежащих площадей вокруг Лавры наше кладбище сильно подрезали со стороны Невы. Часть памятников снесли, могилы сравняли бульдозером, а ряд ценных в историческом плане памятников постановили перенести в другие места, куда и перезахоронить останки. С этой целью были привезены и раскиданы в разных уголках кладбища огромные дощатые гробы-футляры, в которые предполагалось устанавливать вынутые из склепов и могил цинковые гробы с останками. Мне довелось присутствовать при перезахоронении останков писателей Чапыгина и Мамина-Сибиряка.

В один из осенних дней к нам приехала большая авторитетная комиссия, состоявшая в основном из высокоученых дам, а также группа работяг с лопатами, ломами и веревками. Вся эта разношерстная компания окружила находящиеся рядом склепы писателей и приступила к работе.

Сначала было зачитано постановление Ленгорисполкома о перезахоронении останков писателей Мамина-Сибиряка и Чапыгина на Литераторские мостки Волкова кладбища, потом председательствующая высокая дама в очках торжественно объявила: «Приступить к эксгумации!», и в дело вступили рабочие. Сначала они сняли кресты и верхние плиты, раскрыли склепы, а потом, продев веревки под цинковые гробы, с гиканьем и уханьем потянули их наверх. Гроб с Чапыгиным удалось вытащить и уложить в деревянный футляр благополучно, что и было немедленно заактировано высокой комиссией. С Маминым-Сибиряком получилась накладка. В его фамильном склепе находился еще один гроб — с останками его жены. Оба гроба были сильно поломаны. Почти все склепы на Никольском кладбище, особенно гробницы и усыпальницы богатых людей (усыпальница графини Крейц, склеп барона Корфа, могилы именитых купцов), неоднократно подвергались разорению ворами разных поколений в поисках захороненных драгоценностей. По той же причине, вероятно, были поломаны и вскрыты гробы Мамина-Сибиряка и его жены. Рабочие почему-то потянули веревками оба гроба сразу. Сначала все шло нормально, потом один гроб съехал, навалился на другой, перевернулся, раскрылся, веревка оборвалась, и содержимое обоих гробов рассыпалось и перемешалось. Комиссия заволновалась и заактировала и этот случай. Три дощатых футляра с останками погрузили на машины и увезли.

В это же время кладбищенская администрация «стукнула» по начальству, что на территории Александро-Невской Лавры некие злоумышленники самочинно построили мост. Начальство всполошилось. Постройка нового моста в центре Ленинграда без бумаг, разрешения, постановления и утверждения соответствующими инстанциями была неслыханным делом.

Мост снесли. Вернувшийся из отпуска Витька Егоров, не обнаружив своего детища, ужасно обиделся. Он заявил, что принципиально не будет обходить пруд, и тут же, схватив в охапку громадный дощатый гроб (их сгружали с машин вчетвером), спустил его на воду, как лодку, сел в него и, оттолкнувшись доской, поплыл на другой берег. Через два метра гроб с сантиметровыми щелями и с Витькой затонул, встав вертикально, а мореплаватель, многоэтажно матерясь, весь в тине, восстал из гроба, вылез на берег, переоделся и… начал строить другой мост.

Многочисленные гости, приходившие к нам в Лавру, часто приводили своих друзей. Так, кто-то привел иностранку из Рейкъявика, мисс Линней.

Мисс Линней (Линейка, как ее немедленно окрестил Володя) оказалась веселой, обаятельной блондинкой с длинными распущенными по плечам волосами. По-русски она говорила с трудом, однако слово «полбанки» запомнила сразу, оно ей почему-то сразу понравилось. Впрочем, ей вообще нравилось все у нас: и старое кладбище, и скульптура, и люди. Перед отъездом Линейка углем размашисто написала на стене: «I greet this island of living people in the dead sea!» (я приветствую этот остров живых людей среди моря мертвых).

Другим иностранцем, оставившим по себе память, был падре Джиованни Карболино, неведомо какими путями попавший в Лавру из Турина. Я не видел его никогда, но слухи по возрастающей кривой доходили до ушей: к Володе приходил какой-то ксендз… Ксендз хочет заказать Володе скульптуру… Ксендз вовсе не ксендз, а почти кардинал и приехал из Ватикана… Кардинал заказывает Володе мадонну по поручению Римского папы…

Володя посмеивался над слухами и помалкивал. В дальнейшем выяснилось: падре Карболино действительно хотел заказать Володе мраморную мадонну и даже прислал официальное письмо из Турина. Поскольку заказчик был несколько необычным, запросили ОКС (Отдел культурных связей с заграницей). ОКС ответил уклончиво: возражений вроде бы нет, но принять заказ на такую работу не рекомендуется… Намек Володя понял. Дело на этом закончилось, осталась легенда «Как Татарович делал пьету по заказу Римского папы».

Лавра, как я уже сказал, много пила. Но попойки, озорства и сборища, несмотря на их частоту и разнообразие, никогда не были основой жизни в Лавре. Основой был труд, творческий поиск, истовое увлечение пластикой, попытки каждого найти свой язык, воплотить свои идеи, решить свои большие или малые задачи, снова длительные многотрудные поиски, маленькие, но радостные, находки — и снова труд, труд, труд.

Из Володиных работ лаврского периода запомнились портрет Хемингуэя, над которым он долго бился сначала в глине, а потом в граните, тонко вылепленный портрет молодого Ленина, мемориальная доска шахматисту Чигорину (совместная работа с Лешей) и бронзовый барельефный портрет «Девушка с золотыми глазами».

Помню, как создавался памятник Герою Советского Союза Бредову для Мурманска. Пятиметровая фигура в очень сложном движении, падающая, с поднятыми руками, была окружена лесами, на которых постоянно торчали Володя, Леша, Гриша и Арон. Бредов давался им туго, с капитальными переделками. Лепили, ломали, снова строили, снова ломали.