Алексей Смирнов - Козьма Прутков Страница 7

ПОРТРЕТ ГРАФА Д. И. ХВОСТОВА

                   Зачесанные назад волнистые волосы.                      По-клоунски изломанные брови.           Слегка оттопыренные уши с загнутыми мочками,               делающие пиита как бы отчасти лопоухим.                         Маленькие светлые глазки.          Снисходительный взор благополучного вельможивкупе с настороженностью пиита, в любой момент ожидающего                        козней от незваных «зоилов».                 Не слишком извилистый тонкий нос,             украшенный мягким набалдашничком на конце.                      Белый воротничок под подбородок.             Черный, чуть шероховатый с выделкою сюртук.Восьмиугольная звезда у правого плеча — царская награда за труды.                        Матерчатые пуговицы сюртука,                из коих застегнута одна токмо верхняя,               а потому борта расходятся несколько вкось.   Пожалуй, дисциплинированная верхняя пуговица — сенаторская,                 а разгильдяйки нижние — пиитические.Нижние словно спорят с верхней — начальницей, а словно и дружат:                                    сюртук-то один.                      Вот он — слагатель вечных рифм:      время — бремя, трепет — лепет, пришел — ушел, твоя — моя.       Вот он — сочинитель верноподданных од и дружеских посланий,басен и сказок, любитель «подтяпываний» и примечаний к ним вроде:                              Сей стих есть г. Бейрона.              Се он — поборник хлада и мраза, врана и блата[40].Неутомимый составитель ритмизованных ребусов наподобие:                Завоевателей падут приметы славы.                    Автор любовных признаний типа:          Ты в обществах, в лесах все для меня одна.                  Он, всерьез помышлявший о себе:                       На вышню призванный чреду…                      и скромно суливший читателюоправдать трудолюбие мое стихами не всегда топорной работы.                   Пиит, полагавший себя поэтом.

В качестве примера хвостовской продукции приведем его послание генерал-лейтенанту князю Павлу Михайловичу Дашкову, сыну Екатерины Романовны Дашковой — основательницы Российской академии наук.

ВРАЧУ МОЕМУ К. ДАШКОВУ

В НОЯБРЕ МЕСЯЦЕ 1804 ГОДА

Хвала тому, кто быстро коситБолезнь — злодейку всех людей,Червонцев от больных не просит,А лечит доброю душей!Гален, Пергамский уроженец,Был дряхл, в здоровье сам младенец,Хотя чудесно излечал;Притом сказать еще без лести,Что книг оставил ровно двести,Рецепты в коих толковал;Но сам в приятнейшей беседеНа мирном дружеском обедеГолодным из стола вставал.Тебе Вобан, Гиберт знакомы,Знаком Гораций и Невтон,На Агарян бросая громы,С приятельми Анакреон;В вечернюю ты часто поруЗаставишь быстро ТерпсихоруПлясать, как стены, Амфион;Мне в скорби сделав облегченье,Прими теперь благодаренье;Тебе награда, ты щастлив,Когда больной твой весел, жив.Уже и силы все природныГотовы были ослабеть,И кровь, забыв пути свободны,Скопяся, начала кипеть;Искусною ты, врач, рукоюПо жилам стройно пробегать,Хранить свой вес и не сгущаться;Теперь мне начали мечтатьсяЖитейски радости опять:В беседке, розами усланной,Легонько веет где зефир,Куда не смеет гость незваныйЗоил придти нарушить мир,На лире скромной и незвучнойПредмет от сердца неразлучнойМогу Темиру воспевать.Пируя о возврате друга,Среди любезного мне кругаМогу шампанское глотать;В подземные переселитьсяТы запретил уже места,Где мерзнет кровь, молчат устаИ где нельзя повеселиться.Пускай заранее поетФлакк громкую поэты славу;Но льзя ли променять забавуНа похвалы безвестных лет?Не спорю, Музы! в вашей воле:Судите о моих стихах.Приятно в праздник жить веках;А хочется пожить здесь доле[41].

У Хвостова нечувствительность к слову самое серьезное и благонамеренное превращает в потеху.

Переходы от мысли к мысли, от образа к образу немотивированны, случайны. В результате возникает полная неразбериха. Порой непонятно, к кому обращается автор, по какому принципу отбирает исторические имена. Возникает произвол, мешанина.

Смешно, потому что смешано.

Смех вызывается смесью.

Слова не строятся, а громоздятся. Всё можно! И вот уже символ легкости и грации — танцующая Терпсихора — сравнивается с каменной стеной, а следом Хвостов бойко рифмует историю собственной болезни…

Иногда кажется, что задача автора состоит в том, чтобы любой ценой сбить читателя с толку, заморочить ему голову. Можно сказать, что эти стихи просты по форме и запутанны по содержанию. Не сложны, а именно сумбурны, потому что сумбурна авторская мысль, уволено чувство языка. Отсюда алогичные перескоки, нелепые сравнения, путаные инверсии, мешанина имен…

Понятно, почему Хвостов стал притчей во языцех уже у современников. Они сразу прочувствовали всю анекдотичность его сочинений, идущую не от игры ума, но от игры глупости и невероятных вывертов речи. По замечанию Ю. Н. Тынянова, «Хвостов создал особую систему пародического языка (превыспреннего) и под конец был более литературным героем, нежели живым лицом»[42].

Однако все это почему-то не раздражает, а странным образом веселит, создает впечатление непрерывной потехи, какого-то беспрестанного ералаша. Это веселый хаос, добросердечная бестолочь, бескорыстная глупость, глупость в чистом виде. Хвостовский хаос одушевлен живым чувством. Он очень русский, естественный. Вчитавшись в графоманские, косноязычные вирши Хвостова, неожиданно для самого себя начинаешь испытывать удовольствие от общения с этой доброй душой, так неуклюже, так потешно воплотившейся в слове.