Сергей Голяков - Рихард Зорге Страница 7

Зазвонил телефон. Он снял трубку. Кокетливый и молодой женский голос спросил:

— Клаус? Это я, Инге.

— Вы, детка, ошиблись.

— Не может быть! — Голос стал капризным. — Клаус так клялся! Еще вчера в полночь!..

Женщина всхлипнула.

— Может быть, я смогу его заменить? — игриво, в тон сказал Рихард.

— Это надо обсудить. Я еще позвоню вам.

Рихард прислушался к частым гудкам. Медленно повесил трубку. «Значит, встреча состоится завтра, в двенадцать дня, в баре „Пивная пена“ на Гедеманштрассе…» Адрес, пароль и отзыв бы ли оговорены еще в Москве. Завтра в полдень… Чем же ему убить целых полтора дня?

Он снова проверил все вещи — не дай бог, Катя сунула какой-нибудь амулет! — тщательно оделся и вышел на улицу.

Унтер-ден-Линден — «Улица под липами» — лежала в обе стороны от отеля. Она действительно была в четыре ряда обсажена пышными липами и каштанами, широкая, величественная, прямая как стрела. Вдоль ее проезжей части, по которой в этот ранний час проносились лишь редкие сверкающие автомобили, была проложена дорожка для верховой езды. На тротуары глядели зеркальные толстые стекла дворцов, дорогих магазинов и кафе, строгих министерских зданий. На перекрестках чинно стояли полицейские. У пешеходных дорожек с высоких штанг глядели на четыре стороны циферблаты часов.

Красивая и чопорная Унтер-ден-Линден вызывала у Рихарда враждебное чувство. Его тянуло с этой улицы на северо-запад, в рабочий район Веддинг, где так часто доводилось бывать ему прежде и где было у него столько друзей. Теперь именно поэтому он и не должен туда идти.

Неторопливо, словно бы совершая утренний моцион, он шел по улице, глядя только перед собой. Но цепко подмечал все новое. Вот промчались автомобили со свастиками, нарисованными прямо на капотах. Маскарад! В кузовах машин лежали почему-то сваленные как попало книги. Освобождают помещение библиотеки под казарму?.. Потом, громыхая сапогами, прошел отряд юнцов в коричневых рубахах. Они были без оружия, только с резиновыми дубинками у пояса. И лишь у их предводителя, отсчитывавшего: «Айн, цвай, драй!..» — болтался на поясе пистолет. «Не так уж и страшны», — снова подумал Рихард. На стенах густо налеплены объявления и приказы — все под эмблемой орла и свастики. Рихард мельком пробежал их:

«Я, Гитлер, назначаю начальником специального внешнеполитического отдела национал-социалистской партии Альфреда Розенберга», «Я, Гитлер, распускаю: рабочий союз физкультурников, рабочий союз туристов, рабочий союз хорового пения, рабочий шахматный союз, союз жертв империалистической войны и труда, союз друзей СССР. Все имущество этих марксистских организаций конфискуется». «Я, Гитлер…»

Вот как использует рейхсканцлер свои чрезвычайные полномочия…

Рихард остановился у кинотеатра «Уфа-Палас». Над входом развевались все те же огромные фашистские флаги, но рекламы обещали легкий, веселый фильм — «Маленькая обманщица».

Публика заполнила огромный зал почти до отказа. Свет погас. На экране замелькали кадры «Фильм-Вохе» — кинохроники национал-социалистов: открытие рейхстага, «день национального труда», марширующие колонны гитлеровцев. Выступает Гинденбург. Выступает Геббельс. Выступает Гитлер. В ответ раздаются крики: «Хайль! Хайль!»

Рихард оглянулся по сторонам. Оказывается, кричали не только с экрана. Стоило человеку с короткими усами и спадающей на лоб прядью волос появиться на полотне, как из рядов несся ликующий рев:

— Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!

Но вот начался фильм. Как Рихард и ожидал, пошловатый, бездумный, с милыми песенками — обычный старый немецкий фильм. Вдруг в рядах затопали ногами, засвистели. Фильм оборвался на половине кадра. Вспыхнул свет. Рихард увидел, что в проходы высыпали штурмовики.

— Очередная облава, — сказал сосед по креслу и привычно полез за документом в карман. — Коммунистов ищут, наверное…

На сцене перед экраном появился человек в коричневой форме.

— Сеанс прекращается! — объявил он. — Этот фильм безнравствен! Не расходитесь! Сейчас вы увидите замечательную новую картину «Черные рубашки» — фильм об истории фашизма!

Он сбежал со сцены, а на его место поднялся целый оркестр. Но эти парни были одеты не в коричневые, а в черные мундиры с нашивками «череп и кости» на рукавах. «Шутцштаффельн, нацистская гвардия, — догадался Рихард. — Оказывается, они не только убивают, но и играют».

Над оркестром, подобно хоругвям, колыхались черные бархатные штандарты со свастикой. Ударил барабан, запели фанфары. Оркестр грянул песню о Хорсте Весселе. Зал подхватил. Гремел барабан. Истошно кричали голоса. Толстые немки поднимали вверх своих детей.

«Что это? Что стало с тобой, Германия?» Рихард чувствовал, что его начинает мутить. Он хотел было выйти из зала, но в проходах стояли штурмовики. Могут задержать. Он остался.

Наконец опять пустили фильм — сентиментальная история о крестьянской семье, которую фашисты вытаскивают из нищеты и помогают ей избежать козней коммунистов. В последних кадрах снова маршировали колонны нацистов.

Рихард вышел на улицу. Болела голова. В мозгу засела все та же мысль: «Что стало с Германией?» Он понимал: конечно, это не те немцы, среди которых он столько лет работал. Эти — те самые, на кого делал ставку Гитлер, когда рвался к власти. А вдруг и те, его немцы, поддались нацистскому дурману? Он должен обязательно и немедленно получить ответ на этот вопрос. Это для него жизненно важно!

И уже пройдя Унтер-ден-Линден, миновав Дворцовую площадь и мост через канал Берлин-Шпандау, он понял, что ноги сами ведут его в Веддинг — район рабочих-машиностроителей, металлургов, электриков. Тех, на кого во все самые тяжкие времена делали ставку они, коммунисты. И, поняв это, он не повернул назад. Он обязан знать!..

Он шел, не убыстряя шаг, по отражениям в витринах проверяя, не прицепился ли за ним «хвост». В этот час город трудился.

Прохожих было мало — и за ним никто не наблюдал.

Слева осталась мрачная тюрьма Моабит. Сколько сейчас там, в ее стенах, его товарищей-коммунистов? Может быть, там и Эрнст? Крепись! Мы продолжаем наше дело! Мы не отступим! Ты говорил: «Да, мы кое-чему научились и ничего не забудем». Не забудем, Эрнст!..

Аристократические улицы остались позади. Потянулись угрюмые и мрачные рабочие кварталы. Дома здесь были серые и однообразные, как казармы. Деревья — чахлые и почти безлистые. И люди, попадавшиеся навстречу, особенно дети, были бледны, плохо одеты. Вот где в полную меру давали себя знать затянувшийся кризис, безработица, голод… Неужели и здесь могли поверить в Гитлера?