Лев Гумилевский - Вернадский Страница 7

«Странным образом, — говорит Владимир Иванович, — стремление к естествознанию дала мне изуродованная классическая гимназия благодаря той внутренней, подпольной, неподозревавшейся жизни, какая в ней шла в тех случаях, когда в ее среду попадали живые, талантливые юноши-натуралисты. В таких случаях их влияние на окружающих могло быть очень сильно, так как они открывали перед товарищами новый живой мир, глубоко важный и чудный, перед которым совершенно бледнело сухое и изуродованное преподавание официальной школы».

В жизни Вернадского роль такого юноши-натуралиста сыграл Андрей Николаевич Краснов. С ним у Вернадского начались весенние и осенние экскурсии в окрестности Петербурга, ловля жуков и бабочек, поиски редких растений. С Красновым впервые начал Володя заниматься химией, делая опыты, нередко кончавшиеся, к ужасу домашних, взрывами благодаря нетерпеливости экспериментаторов.

Кружки существовали, расстраивались, возникали вновь и снова распадались в результате самого течения жизни.

«Но это общение, — писал много лет спустя Владимир Иванович, — было очень полезно и дало нам всем много, так как в свободной беседе здесь сталкивались люди очень различных мнений и настроений».

Не многие из товарищей Вернадского и Краснова могли сделать в жизни все то, на что были способны. Часть их ушла в наживу и карьеру, другие рано умерли, как Энрольд и Дьяконов. Умер вскоре после окончания университета Тюрин. Студентом умер и Зайцев. Они уходили из жизни неразгаданными натурами, но общение с ними не прошло бесследно, как не проходит без следа столкновение со всякой личностью, не вмещающейся в общие рамки.

К концу гимназической жизни вокруг Краснова образовался более прочный и тесный кружок естественников. Этот кружок перешел в университетскую жизнь, помогая членам своим разобраться в сложном и новом знании, которое вносил в их умы университет. Он же помогал им разбираться и в сложных политических событиях того времени.

1 марта 1881 года по решению партии «Народная воля» был убит Александр II. Это произошло перед выпускными экзаменами. Полемика отца с Чернышевским, которую не раз перечитывал Вернадский, помогла ему понять, почему убийство царя было встречено с таким относительным спокойствием. Из выступлений Владимира Соловьева и Л. Н. Толстого было ясно, что общество более волновал и ужасал предстоящий смертный приговор участникам убийства: А. Желябову, Н. И. Рысакову, Т. Михайлову, Н. И. Кибальчичу, С. Л. Перовской и Г. М. Гельфман.

Аттестат зрелости, дававший право без всяких поверочных испытаний поступать в университет, не был семейной радостью. У Ивана Васильевича произошло вторичное кровоизлияние в мозг, надежд на выздоровление не оставалось.

Болезнь отца заставила воздержаться от длительных экскурсий. Владимир Иванович предался со страстью чтению последних сочинений Александра Гумбольдта. Взявшись за книги, чтобы усовершенствоваться в немецком языке, он увлекся их содержанием. Отдельные мысли о природе, Земле и вселенной, воспринятые русским юношей по-своему, впервые представили ему Землю не как особенный, неповторимый, богом созданный мир, а как естественную частицу космоса.

Рассказы Евграфа Максимовича сыграли в этом представлении юноши не последнюю роль.

Глава IV

ДУХОВНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ

Научное мировоззрение, проникнутое естествознанием и математикой, есть величайшая сила не только настоящего, но и будущего.

Совершенно неожиданно для тех, от кого была скрыта гимназическая жизнь, большая часть выпускного класса первой петербургской гимназии в 1881 году пошла на естественное отделение физико-математического факультета. Не все поступали так по призванию. Некоторые рассчитывали перейти на другие факультеты, пока же просто стремились к общему образованию, к науке, запретной для гимназистов.

Следовал истинному своему призванию Андрей Краснов. Прирожденный натуралист, он в университете нашел то, чего так долго и упорно искал его проникавший в природу наблюдательный ум.

Несмотря на влияние друзей, колебался в выборе факультета Вернадский.

— Черт ее знает, не знаю, как быть, — сердясь на себя и смеясь над собой, говорил он Краснову. — Уже я от многих своих увлечений, вроде славянских языков или философии, отказался. Остается теперь выбрать между историей, астрономией и естествознанием.

— Ты посмотри на состав профессоров нашего отделения, — спокойно отвечал Андрей Николаевич, откидывая назад красивую голову и собираясь заочно представить одного профессора за другим, — я думаю, что такого состава не только никогда не было, да и не будет… Даже когда мы с тобой будем профессорами!

Они стояли на Невской набережной, облокотясь на холодный гранит, и смотрели, как грузчики возили березовые дрова мимо них в университетский двор. От причаленных внизу барок пахло смолою, дегтем, сырым деревом, слышно было, как плескалась вода между ними. И как-то так вдруг оба вместе подумали о березовых рощах, лугах и оврагах, замолчали, и Володя решил:

— Да, в самом деле, что тут думать? Не буду с тобой расставаться. Подам на естественный завтра, и делу конец!

Состав профессуры в тот год был действительно неповторимым. Не одна страница в истории естествознания посвящена Менделееву, Бутлерову, Меншуткину, Бекетову, Докучаеву, Сеченову, Вагнеру, Петрушевскому, Воейкову, Иностранцеву.

«На лекциях многих из них — на первом курсе на лекциях Менделеева, Бекетова, Докучаева — открылся перед нами новый мир, — вспоминал впоследствии Вернадский, — и мы все бросились страстно и энергично в научную работу, к которой мы были так несистематично и неполно подготовлены прошлой жизнью».

Восемь лет, проведенных в гимназии, казались Вернадскому и его друзьям потерянным временем, а правительственная система, создавшая эти школы, вызывала негодование.

Как это ни странно, но дух свободы ц негодования возбуждал более других на своих лекциях Дмитрий Иванович Менделеев, человек далеко не революционных политических взглядов. На его лекциях совершалось духовное освобождение слушателей. Он говорил о том, какою должна быть истинная наука, куда должно вести истинное знание, о чем должна заботиться государственная власть. Слушателям не надо было добавлять, какая действительность их окружала. Они сами делали выводы.

То были годы всемирного авторитета русского ученого, полнейшего торжества его периодической системы. Одна за другой заполнялись пустые клетки в таблице элементов вновь открываемыми элементами, и кажется, что не было уже в мире научного общества, академии, университета, которые не числили его своим членом.