Слава Бродский - Дело Лейкина Страница 7

«Неправильно!» — могло означать, например, что на графике не были поставлены стрелочки на осях координат.

В третьем семестре Зоя Михайловна взяла реванш. Я безуспешно пытался сдать ей зачет несколько раз подряд. Наконец, Зоя Михайловна зачет мне все-таки поставила. Это было уже поздним вечером, где-то на биофаке, в день накануне экзамена. Зоя Михайловна советовала мне пропустить экзамен, позаниматься хотя бы еще несколько дней и только тогда попытаться его сдать. «Вы понимаете, конечно, что если вы пойдете завтра, то получите неминуемую двойку?» — спросила она меня. «Конечно, понимаю», — ответил я.

Я все-таки пошел сдавать экзамен на следующий день. Получил у Николая Владимировича Ефимова пятерку. Зоя Михайловна тут же устроила ему небольшой, но громкий скандал за это. А я стал думать, не получить ли мне тройку в четвертом семестре, чтобы проверить еще одну мехматскую традицию: за математический анализ в диплом идет отметка по третьему семестру.

Кто бы мог подумать тогда, что эта тройка мне будет отпущена без моего на то желания. А мехматская традиция сработала: в диплом мне пошла пятерка Ефимова, которая перевесила последнюю тройку Крейнеса.

Зоя Михайловна относилась и ко мне, и к Вите Фирсову явно предвзято строго. Вите это не нравилось, и он мне несколько раз об этом говорил. А меня такое отношение Зои Михайловны к нам не обижало. Потому что за несколькими слоями чрезмерной строгости все-таки проглядывалась вполне определенная доброжелательность.

Как-то Зоя Михайловна изловила меня где-то в коридоре и сказала, что видела уже много таких, как я, которые думают, что их выручит багаж знаний.

«Эта грань между тем, когда все дается легко, и тем, когда все становится слишком трудным, может быть пройдена очень легко. Вы меня слышите? Да, Зоя Михайловна. Я предупреждаю вас по-дружески, чтобы вы эту грань не пропустили. Спасибо, Зоя Михайловна. Я очень боюсь за вас. Вас могут отчислить из университета. Вы меня поняли?»

И вот когда мне не ставили зачет по военке, у меня мелькнула мысль: не об этом ли меня предупреждала Зоя Михайловна? Может быть, она что-то знала? Но если это так, то ее предупреждение было слишком уж завуалировано. Сейчас я думаю, что ничего такого «между строк» в ее предупреждении не было.

С одним несданным зачетом по военной подготовке выгонять меня было, видно, как-то нескладно. После седьмой попытки военное дело мне перенесли на осень. А осенью зачет у меня приняли с первого раза. Уж не знаю, почему. Может быть, потому что было слишком очевидно (и это знали уже все), что дело было не в моих знаниях.

Возвращаюсь к осени шестьдесят первого года. Настал день второго общего комсомольского собрания. Партийцы стали вести себя жестче. Кто-то из них вышел на трибуну и стал бить себя кулаком в грудь. «Ребята, — говорил он, — даю вам честное партийное слово…» Он стал клясться, что исключение Лейкина из комсомола не повлечет за собой автоматическое исключение из университета. Видно, партийцы и гэбэшники, наученные опытом собрания в нашей группе, хотели исключить возможность всяких отговорок. Они уже ставили вопрос ребром. И давали ясно понять, что тот, кто не проголосует за исключение, будет уже сам первым кандидатом на выгон.

Все сомнения предлагалось решать прямолинейно, на основании простого тезиса — «партия всегда права». Придумал это еще давным-давно один из основоположников советской системы. Правда, он впоследствии сам засомневался в справедливости своего же тезиса. Но удар ледорубом по голове разрешил все его сомнения раз и навсегда.

Кто-то из наших тоже засомневался было в этом тезисе. Его доводы были такими: если сейчас уже известно, что партия ошибалась в прошлом, то как можно быть уверенным, что она не ошибается сейчас? Тут выступил Саша Горин и сказал примерно следующее. Мы должны считать, что партия всегда права и никакие примеры из прошлого не должны помешать этому. Это уже звучало совсем, как в пьесе Евгения Замятина: «Да если бы мне церковь сказала, что у меня только один глаз — я бы согласился и с этим, я бы уверовал и в это. Потому что хотя я и твердо знаю, что у меня два глаза, но я знаю еще тверже, что церковь — не может ошибаться".

Я пытался понять, что означает это Сашино выступление. Действительно ли он так думал? А может быть, он ерничал? И пытался с серьезным видом представить всем нам это утверждение в наиболее выпуклой форме, чтобы была явно видна его нелепость? Тогда я так и не понял, каково было истинное намерение Саши Горина. А сейчас я думаю, что, наверное, Саша пытался нам намекнуть, что мы поставлены в ситуацию, когда должны признать, что у нас один глаз. И ничего с этим, мол, не поделаешь.

Почти все подняли руку за исключение Миши из комсомола. Фактически всех заставили поднять руку, поставив перед нечеловеческим выбором. Ты, Сережа, дважды оказался на высоте: и тогда, в шестьдесят первом, когда проголосовал «против», и сейчас, когда отказался осуждать своих однокурсников, которые проголосовали «за».

Я сбежал с собрания перед самым началом голосования. Как только я спустился вниз и направился к выходу из аудитории, ко мне подбежал один из гэбэшников. А может быть, это был не профессиональный гэбэшник, а представитель завода «Серп и молот»? Он спросил, куда это, мол, я ухожу. Я сказал, что тороплюсь на репетицию оркестра. Он стал уговаривать меня вернуться на место, поскольку голосование должно было начаться с минуты на минуту. Слегка поприпирались. Он попросил меня сказать, какого я мнения обо всем и как я собирался голосовать. Я сказал, что тороплюсь и убежал.

На следующий день я узнал от своих какие-то подробности. Оказалось, что Андрей Тоом воздержался при голосовании за исключение. Это меня, признаться, удивило. Я был знаком с Андреем еще с университетского математического кружка. И мне как-то не приходило в голову говорить с ним открыто на политические темы, как я говорил, скажем, с другими кружковцами — Мариком Мельниковым, Валей Вулихманом, Витей Фирсовым, Володей Сафро. Это не значит, что я побаивался говорить об этом. Просто мне это никогда не приходило в голову. А тут получилось так, что Андрей не только оказался в оппозиции к властям, но и смог позволить себе открыто выступить против них в самый опасный и напряженный момент.

Андрей Тоом говорит по этому поводу так (www.de.ufpe.br/~toom/scandals/leikin/LEIKIN.DOC):

«Мысленно подводя для себя итоги всей этой истории, я самому себе не понравился. Уж очень я был промежуточный — и нашим и вашим и пятым и десятым».

Что здесь можно сказать о его заявлении? Ну, с художественных позиций оно звучит как-то кривовато. (Кстати, я не правлю нигде в моем письме незначительные грамматические огрехи в цитатах.) Но на самом деле Андрей поступил довольно смело на нашем втором общем собрании.