Державин - Олег Николаевич Михайлов Страница 70

В далекой Финляндии Суворов откликнулся на эту смерть словами:

— Великий человек и человек великий: велик умом, велик и ростом. Непохож на того высокого французского посла в Лондоне, о котором канцлер Бэкон сказал, что чердак обыкновенно худо меблируют…

Потемкин оставил после себя немало дворцов, триумфальных арок, воксалов и обелисков. Но главный памятник — в то время, как многие без стыда поносили падшего кумира, — воздвиг на его могиле одой «Водопад» Державин. Только отзвучали «громкие хоры» измаильского празднества, и вдруг погас блеск «павлиний» потемкинского правления — тьма, пропасть, забвение. Повторилось то, что с такой остротой всегда ощущал поэт: «Сегодня бог, а завтра прах».

Люди неодинаково чувствительны к смерти. Великое множество, большинство проходит свой путь, не задумываясь о неизбежности конца («не мнит лишь смертный умирать»). Державин принадлежал к тем немногим, кто постоянно, неотступно думал о всепоглощающей смерти — и как раз от полноты ощущения жизни: «Не зрим ли всякий день гробов, седин дряхлеющей вселенной. Не слышим ли в бою часов глас смерти, двери скрып подземной».

Это «двойное зрение» позволило ему в смещении контрастов запечатлеть в оде судьбу «сына счастья и славы» Потемкина. Давние уже впечатления от карельского водопада Кивач навеяли мысли о стремительном беге времени, о кипении страстей, усмиряемых, а затем и гасимых печалями, старостию, смертью. Поэту представляется исполинская тень Потемкина: «Но кто там идет по холмам, глядясь, как месяц, в воды черны?..»

В представлении Державина это был сильный наперсник Екатерины II, который любил стихотворчество и предводительствовал войсками. И хотя к полководческому искусству едва ли имел способность, обладал зато столь замысловатым и решительным умом, что так, как он, никто взвесить силы России не мог. Он усмирил воинственные Крымские Орды и своевольную Сечу запорожцев, населил полуденные степи городами, на Черном море завел флот и угрожал им Оттоманской Порте. При избаловании его императрицею был такой причудливый и прихотливый вельможа, что в одну минуту желал то кофию, то кислых щей, то фиников, то кислой капусты, то арбуза, то соленых огурцов, так что, командуя армиею, нарочно посылал курьеров верст тысячи за две и более за клюквой или костяникой…

И вот: самая память об этом необыкновенном человеке, пред которым трепетали сопредельные державы и изображение которого красавицы носили в медальоне на груди, вдруг оказалась предана забвенью. Жизнь и небытие, слава и безвестность, веселие и смерть, — сдвигая глыбы этих понятий, ищет Державин ответа на вопрос, чем был и чем стал недавний властитель полумира:

Где слава? где великолепье?

Где ты, о сильный человек?

Мафусаила долголетье

Лишь было б сон, лишь тень наш век:

Вся наша жизнь не что иное,

Как лишь мечтание пустое…

Иль нет! — тяжелый некий шар,

На нежном волоске висящий,

В который бурь, громов удар

И молнии небес ярящи

Отвсюду непрестанно бьют

И, ах! зефиры легки рвут.

Единый час, одно мгновенье

Удобны царства поразить,

Одно стихиев дуновенье

Гигантов в прах преобразить;

Их ищут места — и не знают:

В пыли героев попирают!

Вблизи неизбежной смерти, забвения и тлена поэт настойчиво повторяет слова о служении правде: «Лишь истина дает венцы заслугам, кои не увянут; лишь истину поют певцы, которых вечно не престанут греметь перуны сладких лир; лишь праведника свят кумир». Как часто бывает у Державина, трагическое противоречие снимается доверием Природе, ее