Вера Лещенко - Петр Лещенко. Все, что было… Последнее танго Страница 70

Ивдель – самый северный город Урала, ставший известным благодаря своим исправительно-трудовым колониям. Четыре зоны были в городе и еще одна – для пожизненных – в ивдельских лесах. Ивдельлаг – сталинское творение, размещавшееся в поселках Вижай, Талица, Шипичный, Северный, Ушма. Мы прибыли в Ивдель перед майскими праздниками. С Викой и балериной Милой нас поселили в один барак. Вику направили на лесоповал, а мы с Милой были определены в культбригаду – Театр Специального Назначения (ТСН). Там имелись сценические костюмы, музыкальные инструменты, реквизит. Говорили, что все это – трофейное достояние. Осужденные ведь тоже люди, должны культурно время проводить. У нас и в бараке пианино было из трофейных. Когда я садилась за инструмент, перед тем как прикоснуться к клавишам, всегда мысленно произносила его бывшим хозяевам: «Если живы, храни вас, Господи!»

Театр, конечно, был таковым только по названию – обычный барак, который располагался на территории мужского лагеря. Шесть километров ходу от нас. Каждый день под конвоем в любую погоду мы шли туда, потом обратно. Сами придумывали программы, репетировали. Не все нам разрешали, перед показом лагерное начальство все отсматривало и выносило свой вердикт: «Для зэков», «Для тюремного персонала». Так я стала привыкать к худсоветам, которые преследовали меня всю мою сценическую жизнь, житья не давали. Здесь был конвой, приходилось или хитрить, или подчиняться. Там, на воле конвойные сапоги рядом не топали, но в затылок постоянно кто-то дышал, наблюдал, учил и приказывал.

Тем не менее подготовка программ, репетиции давали хороший заряд, творческий подъем. Боль, горечь, обиды отступали на время, хотя конвойные не оставляли нас ни на минуту. Культбригада выступала в основном перед заключенными, политическими и уголовниками, иногда для лагерного начальства и местных жителей. По два концерта в месяц мы давали в помещении самого театра, остальные – в лагпунктах, куда выезжали на автобусах, иногда на автозаках, в отдаленные поселки – на проходящих поездах. Перед каждым концертом от политработника инструктаж получали сначала артисты, потом зрители. Нас иногда предупреждали, что в зале сидят матерые убийцы. И все же у меня не было страха, там все было честнее. Чувства в тех местах обостреннее и потому более искренние.

О нашем лагтеатре я недавно прочитала в воспоминаниях советской эмигрантки Антонины Шнайдер-Стремяковой «Невыдуманный урок». Автор приводит рассказ своей знакомой бабушки: «Недалеко от нашего лагеря, в Ивдельлаге, известные артисты жили. За какие грехи их там держали, они и сами не знали. Вот вы игру Андрея Миронова любите, его Остапа Бендера в „Двенадцати стульях”, Гешу Козодоева в „Бриллиантовой руке” и много других фильмов, где он снимался?

Гости переглянулись: какая, оказывается, бабушка у них знающая! С легкостью назвала роли, какие они либо забыть уже успели, либо даже и не знали.

– Так вот, артист Александр Менакер-то неродной отец Андрея Миронова. Родной его отец, Варламов, недалеко от нас в лагере сидел. Я очень даже хорошо его знала. Гибкий такой, шустрый… У него бригада была. Ее так и звали: Варламовская агитбригада. Андрей – ну, вылитый отец! В Варламовской бригаде выступала и Вера Белоусова, о-очень известна тогда певица! В лагере я в первый раз и оперетты услыхала: „Сильву”, „Марицу”, „Розмари”. Люди полуживы-полуголодны, а в клуб как на праздник сходились. Ох, и любили те концерты! После их и силы прибавлялись, и жисть не такой страшной казалась, и о будущем думалось, и как-то все добрее становились, – полезла она в карман за платочком». С Варламовым, его отцовством и агитбригадой бабушка явно напутала. О Варламове я слышала, на своих северах пребывая, но он чуть раньше меня отбывал в тех местах и говорили, что он был художественным руководителем культбригады.

При мне начальником ТСН был Сергей Сергеевич Родионов, служивший в чине капитана. Он был на удивление приятный интеллигентный человек. Старожилы просветили, что его из майоров разжаловали «за сочувственное отношение к заключенным». Благодаря его лояльности мы не только концерты давали, а ставили перечисленные бабушкой оперетты, спектакли. Роли с вокальной партией всегда отдавали мне. Выступления перед местными жителями завершались подарками в виде продуктов. Иногда мы уезжали на неделю, десять дней, но меня всегда ждали мои девчонки из барака. Они к моему приходу принаряжались, насколько это возможно в зоне, причесочки делали, угольком глазки подводили. Я сдавала им заработанные продукты и садилась за пианино. И начинались песни, танцы, пока силы были, иногда до отбоя. Как бы я ни уставала за день, стоило мне увидеть замученных, изможденных лесоповалом женщин, появлялось второе дыхание. Встречают меня, и взгляд меняется, светлеет. Какой-то миг, но такую радость это мне доставляло, ради него я готова была горы свернуть. Я понимала, что дарила им праздник, которого нам так не хватало. И мне мои девчонки возвращали веру и надежду. Эмоций было с лихвой: и поплачем, и насмеемся, и они натанцуются. Откуда только силы брались? У них-то работа была тяжеленная – мужчины ломались, не выдерживали.

Я часто в зоне вспоминала твои слова, что назначение женщины – украшать жизнь мужчины. Женщина должна быть слабой, ее надо защищать, опекать. В Ивделе я поняла, что женская половина человечества сильнее. У нас была Танечка, выросшая в доме с прислугой, в богатстве, закончила филологический факультет университета. Как-то она стала рассказывать о женах декабристов, поехавших на каторгу за мужьями добровольно. Татьяна умела увлечь своими историями. Вика вдруг спросила: «А мужья так же поступали? Расскажи о них, прошу!» Она безумно тосковала по своему мужу, но за все время не получила ни одной весточки из дома.

Татьяну вопрос озадачил: «Я таких не знаю». Балерина наша Милочка повернулась ко мне: «Артистка, а ведь ты знаешь „таких”. Поделись!» Меня предупреждали, что надо быть осторожнее в своих откровениях, но в тот момент я обо всем забыла и нашу с тобой сказку им поведала. Я очень уверенно завершила свой монолог: «Через год, в крайнем случае через два, моего Петечку отпустят, и он найдет меня, и приедет, и вызволит. А если не сможет освобождения добиться, со мной останется! Я знаю, что так будет». Потом я пела девчонкам «Любимую», «Ты и эта гитара», «Татьяну», «Черные косы». Как они слушали! Милые, славные мои девчонки! В такие минуты и политические, и убийцы, и воры становились похожи друг на дружку. Чистые, красивые, влюбленные. Они мне поверили. Да видимо, сказка в жизни лишь раз сбывается. И ты больше не пришел, и на конке по Одессе не прокатил, и корзины белых роз не дарил, и в вальсе не закружил. Но тогда я не знала, что это не случится. Я продолжала надеяться и верить.