Дмитрий Володихин - Патриарх Гермоген Страница 70

Во втором лагере нет единства по части точной исторической реконструкции. Предлагают несколько вариантов развития событий. Притом варианты эти весьма значительно различаются в деталях. Одна идея скрепляет всех его представителей: никаких грамот, звавших народ очистить Москву, Гермоген не писал.

Не бывает вполне объективных историков. Даже самый рафинированный специалист, сознательно прикладывающий усилия к тому, чтобы выяснить историческую истину и не поддаться стереотипам, все-таки хоть в чем-то покоряется веяниям времени. Какой прекрасный идеал — писать «без гнева и пристрастия»! Но в чистом виде он не имеет шансов на осуществление. Лишь в виде интенции, заложенной в сознание историка-профессионала. Честен тот, кто открыто провозглашает свою точку зрения, предъявляет читателям источники, на основе которых он работал, методы получения достоверной информации, логику, приводящую к тем или иным выводам, а потом дает возможность судить самостоятельно — верна ли эта точка зрения, или же выводы притянуты к ней искусственно. Великое лукавство — тысячу раз воззвать к объективности, встать в позу главного ее защитника, а потом все-таки провести в своем исследовании какую-нибудь тенденцию. Политическую, например, или религиозную, родовую, тендерную, провинциальную или же столичную — какая разница?! И всё это с видом святой невинности: «Я пришел к озвученной платформе путем совершенно объективных исследований».

Превосходный российский историк XIX столетия М.О. Коялович выразился по этому поводу исчерпывающе точно: «Занимая столько лет кафедру русской истории, я не мог не полюбить исторической истины. И не менее других могу уважать научные приемы знания, облегчающие достижение ее. Но чем дальше, тем больше я приходил также и к тому убеждению, что в истории область объективных истин весьма невелика, а все остальное субъективно и неизбежно субъективно, нередко даже в области простейших, голых фактов. И наш древнейший летописец, писавший бесхитростно свою летопись, и последний подьячий московских времен, составлявший простую бумагу, и ученейший русский историк новейших времен — всё высказывали и высказывают так или иначе свое понимание дел. Я не думаю, чтобы позволительно было скрывать это или следовало стыдиться»{287}. Эти слова легли на бумагу 130 лет назад. С тех пор ничего не изменилось.

Вот и в спорах по поводу грамот Гермогена явственно прослеживается одно пристрастие, разделившее «лагеря». Первый из них собрал людей, для которых естественно православное миросозергание, притом в той его форме, которая исходит от Русской церкви. Соответственно, никто из них не станет принижать роль Церкви в нашей истории. Их оппоненты либо безрелигиозны, либо принадлежат к иным церквям, либо придерживаются слишком «прогрессивных» взглядов, чтобы признание какой-либо значительной государственной или общественной работы Церкви было для них удобным.

Этот конфессиональный «водораздел» объясняет очень многое.

Автор этих строк не станет скрывать своей «платформы» — он русский православный человек, прихожанин одного из московских храмов. Но пусть будут представлены аргументы обеих сторон, источники, нити исследовательской логики. Тогда читатель получит возможность судить, кто прав, а кто ошибается в этом большом споре. В конце концов, вся жизнь святителя Гермогена сходится в нескольких грамотах, словно в высшей точке горного пика; тут не должно быть неясностей, недосказанностей, нюансов, забытых намеренно или по недосмотру.

Виток его биографии, связанный с посланиями к городам и воеводам русской провинции, занял около года и закончился мученической смертью патриарха. Хронологическое пространство невелико, финал принадлежит высокой трагедии и неподдельной святости. «Заблудиться» — негде, всё должно быть высказано ясно, прямо.

Итак, современная наука знает две грамоты Гермогена, дошедшие до наших дней.

Первая из них широко известна как ученым, так и простым любителям отечественной истории. Ее опубликовали еще в позапрошлом веке.

Опальный патриарх написал ее примерно в середине августа 1611 года. 25 августа свияженин Родион Мосеев доставил послание Гермогена в Нижний Новгород. Глава Церкви, находясь в заключении, призывает власти города писать «из Нижнего в Казань к митрополиту Ефрему, чтоб митрополит писал в полки к бояром учительную грамоту, да и к казацкому войску, чтоб они стояли крепко в вере, и бояром бы говорили и атаманье безстрашно, чтоб они отнюдь на царство проклятого Маринкина паньина сына… не благословляю. И на Вологду ко властем пишите ж. Также бы писали в полки; да и к Рязанскому [владыке] пишите тож, чтоб в полки также писали к бояром учительную грамоту, чтоб уняли грабеж, корчму, блядню и имели б чистоту душевную и братство, и промышляли бы, как реклись, души свои положити за Пречистая дом и за чудотворцов, и за веру, так бы и совершили. Да и во все городы пишите, чтоб из городов писали в полки к бояром и атаманье, что отнюдь Маринкин на царство не надобен: проклят от святого собору и от нас». И далее: «А вам всем от нас благословение и разрешение в сем веце и в будущем, что стоите за веру неподвижно. И яз должен за вас Бога молити»{288}.

В той же бумаге упоминаются люди, ранее ездившие к Гермогену: «А прислати прежних же, коих естя присылали ко мне с советными челобитными, безстрашных людей, свияженина Родиона Мосеева да Ратмана (Романа?) Пахомова…»{289}

«Полки» и «бояре», упомянутые в грамоте, — дворянско-аристократическая часть Первого земского ополчения, вот уже несколько месяцев осаждавшего Москву в попытке изгнать оттуда иноземный гарнизон. Пока это благое намерение не удавалось вождям русского воинства… «Атаманья» — вторая часть того же ополчения, казачья. Гермоген благословлял «стоять в вере неподвижно», призывал сохранять душевную и телесную чистоту. Вероятно, до него дошли слухи о бесчинствах, которые происходили в подмосковных «таборах» и округе. Их творили в основном казаки, и Гермоген, сам бывший казак, отлично понимал, до каких злодеяний может дойти этот полуразбойничий элемент ополчения, когда люди озлобятся от долгой бесплодной борьбы, голода, скверного управления.

Одно время среди земцев получила популярность кандидатура «воренка» (малолетнего сына Марины Мнишек), предлагавшегося на русский престол. Впоследствии главным сторонником «воренка» и самой Марины Мнишек окажется атаман Иван Мартынович Заруцкий — чуть ли не самый влиятельный вождь ополчения. Он произведет раскол в рядах земцев и уведет с собой из-под Москвы половину бойцов. Заруцкого и некоторых других столпов земской армии прельщала роль действительных управителей при особе царя-младенца, бессильного и безвластного. Ничего доброго, ничего чистого не содержалось в их намерениях. Не дай бог, они осуществились бы в полной мере, и у подножия трона российского встали бы хищные временщики! Смута продлилась бы надолго. Гермоген прозревал опасность, происходившую от подобных планов, и слал свое проклятие ложному царевичу, отпрыску ложного царя.