Геннадий Прашкевич - Брэдбери Страница 71

«Наметив цель, они мчались к ней сломя голову, только пятки да локти мелькали. Никто не побеждал в этой гонке. Никто не стремился победить. Дружба не позволяла им разлучаться в вековечном беге — ухо в ухо, тень в тень. Пальцы вместе хватались за ручки библиотечных дверей, плечи вместе рвали финишные ленточки, теннисные туфли печатали частые следы на газонах; они вместе прочесывали кусты, белками взбирались на деревья, и никто не проигрывал, оба побеждали, сберегая дружбу до будущего времени утрат…»119

Опять теннисные туфли — некий наивный фетишизм был свойствен прозе Брэдбери.

И опять, опять библиотека, описанная с постоянным восхищением и обожанием.

«Во вселенной за их спинами не происходило ничего примечательного, здесь же (в библиотеке. — Г. П.) именно в этот вечер, в этой стране, облицованной кожей и бумагой, все что угодно могло произойти, и — всегда происходило. Прислушайтесь, и вы услышите крик десяти тысяч людей на такой высокой ноте, что только одни псы настораживают уши. Миллионы военных суетятся, выкатывая пушки на позицию, без устали шагают китайцы по четыре в ряд. Все это — невидимо и беззвучно, но обоняние и слух у Джима и Вилла не уступали остротой дару слова. Перед ними простиралась фактория специй из дальних стран. Дремали неведомые пустыни. Прямо высилась конторка, где симпатичная старушка мисс Уотрисс ставила пурпурный штемпель на ваших книгах, но за ней вдали помещались Конго, Антарктида и Тибет. Там мисс Виллс, тоже библиотекарша, пробиралась через Внешнюю Монголию, невозмутимо перекладывая фрагменты Пекина, Иокогамы и Сулавеси…»

Вот и странная карусель — антипод библиотеки.

А рядом с каруселью под одиноким светильником стоят деревянные козлы.

На козлах, словно погребальный сосуд из снега и кристаллов, покоится ледяная глыба длиной около двух метров. Зеленовато-голубоватая, она переливается тусклым нездешним блеском, как будто в ней, в ее полутьме, спрятан холодный драгоценный камень. При свете электричества на белой дощечке ближе к окну можно прочесть каллиграфическое объявление:

«Кугер и Мрак — Представление Демонических Теней.

Цирк Кукол и Марионеток и Луна-Парк на Вашем Лугу…»

А на афише с внутренней стороны витрины еще более крупные буквы:

«САМАЯ ПРЕКРАСНАЯ ЖЕНЩИНА В МИРЕ!»

Такие чудеса мистер Хэллоуэй — один из главных героев повести — видел еще мальчишкой. Местный промышленный холодильник всегда снабжал гастролирующих иллюзионистов огромной глыбой зимы, внутри которой для всеобщего обозрения по 12 часов кряду лежали снегурочки. Зрители упивались диковинным зрелищем и мелькающими на раскрытых белых экранах комедиями, а под конец покрытые инеем бледные девы извлекались на волю потным кудесником и с улыбкой скрывались во мраке за занавесом.

«САМАЯ ПРЕКРАСНАЯ ЖЕНЩИНА В МИРЕ!»

Однако сейчас мистер Хэллоуэй видел просто глыбу замороженной воды.

Ничего особенного… Хотя нет, нет… Это была не просто глыба замороженной воды… Внутри ледяной глыбы смутно угадывалась какая-то особенная необычная пустота… И вроде бы эта необычная пустота повторяла форму женского тела…

Что-то страшное грядет…

Вот Джим и Вилл видят паровоз.

С 1900 года в их зеленом городке не бывало таких драных драндулетов.

И весь поездной состав древний — пыльные флаги, серые железные клетки, и скрипит, грохочет он как пыльная церковная музыка. Ох, да это же и правда музыка. Каллиопа — паровой орган, использующий силу пара.

А олицетворение этого ужаса — участники Карнавала.

Вот месье Гильотен — черное трико, черные чулки, на голове черный колпак, руки скрещены на черной груди — стоит навытяжку возле своей кровавой машины; под небесами шатра над ним зависло лезвие, алчный сверкающий нож, жаждущий рассечь пространство. Внизу, у колодок для головы, простерлась в ожидании мгновенной кары черная бутафорская фигура…

Вот Сокрушитель — сплошные жилы и канаты, железо и сталь, поставщик костей, дробитель челюстей, выжиматель живых соков…

Вот Глотатель лавы — со своим давно ошпаренным языком, опаленными зубами, весь в копоти и в шаровых молниях, весь в кипении шипящих прыгающих страшных огней, одну за другой отбрасывающих тени на шатровый свод…

А в кабинах рядом — томятся и ждут своего времени десятки жутких уродцев…

Потом начинают бить городские часы.

Долгое эхо катится по темным помещениям библиотеки.

Сорвался с ветки шуршащий осенний листок… Нет, это всего лишь перевернулась книжная страница… Мистер Хэллоуэй неторопливо переставляет книги, некоторые раскрывает, шепчет: «Смотри-ка!»

В книгах всё, что может грезиться человеку.

Книги — это остановленное Время, это — волшебные Часы.

«Тут был портрет Князя Тьмы, — вот как выглядят эти часы. — А рядом — фантастические рисунки на тему “Искушений Святого Антония”. А дальше несколько гравюр из “Бизария” Джованни Баттисты Брачелли, изображающих причудливые игрушки, человекоподобных роботов, занятых какими-то алхимическими действами. Место без пяти двенадцать занимал “Доктор Фауст”, двух часов — “Оккультная Иконография”, на месте шестерки, где сейчас скользили пальцы мистера Хэллоуэя, — история цирков, луна-парков, теневых и кукольных театров, населенная фиглярами, менестрелями, чародеями на ходулях и марионетками. А дальше: “Путеводитель по Воздушным Королевствам”. Ровно на девяти — “Одержимый Бесами”. Под этой книгой — “Египетские Приворотные Зелья”, а под ней — “Муки Обреченных”, которая в свою очередь придавила “Чары Зеркал”. Ближе к ночи на литературных часах можно видеть “Паровозы и Поезда”, “Тайны Сновидений”, “От Полуночи до Рассвета”, “Шабаш Ведьм” и “Сделки с Демонами”…»

Все книги лежали названиями вверх.

И стрелки на странном циферблате отсутствовали.

Для темных тайн Брэдбери не жалеет слов.

Вот Вилл и Джим видят красные буквы на карусели: «НЕ РАБОТАЕТ! НЕ ПОДХОДИТЬ!» Но там чудесные лошадки, козы, антилопы, зебры, насаженные на бронзовые колья. Точно ли волшебная карусель не работает? Джим легко перешагивает через бренчащую цепь, подбегает к площадке величиной с луну, и чувствительная карусель под его весом накреняется. Джим не раздумывая вскакивает на спину чудесного фиолетового жеребца, но какой-то мужчина, протянув длинные руки между труб каллиопы, хватает Джима, а заодно и его друга.

И тут же появляется другой — ростом с фонарный столб.

«Его бледное лицо с лунными оспинами отбрасывало свет на стоящих внизу. Его жилет был цвета свежей крови. Брови, волосы, костюм — лакрично-черного цвета, а солнечно-желтый камень булавки в шейном платке переливался такими же яркими бликами, как и немигающие глаза. Однако все внимание Вилла приковал к себе костюм. Казалось, он весь соткан из кабаньей щетины, жесткого пружинистого волоса и какой-то трепещущей, искрящейся темной пеньки. Отражая свет, костюм шевелился на теле великана, словно заросли колючей ежевики, и казалось — обладатель этого костюма, не выдержав терзаний, вот-вот закричит и начнет срывать с себя ужасную одежду.