Евгений Анисимов - Иван VI Антонович Страница 73

Но если бы даже императрица Анна Иоанновна, став самодержицей, «защищала» Тестамент лифляндской портомои (да с какой стати!), то, согласно ему, в 1730 году она должна была назначить себе в преемники вовсе не Елизавету, а ее племянника принца Голштинского, трехлетнего Карла Петера Ульриха, ибо в Тестаменте было ясно сказано, что в случае смерти бездетного Петра II престол переходит вначале к старшей дочери Петра Великого цесаревне Анне Петровне «и ее сукцессорам» (то есть к Карлу Петеру Ульриху), а потом уже к младшей его дочери – Елизавете и к ее сукцессорам. Словом, куда ни кинь, везде клин: никаких юридических оснований для претензий на российский трон у Елизаветы Петровны не было, и, следовательно, совершив дворцовый переворот 25 октября 1741 года, она действовала как клятвопреступница и узурпаторша.

Несмотря на всё это, и правительственные круги, и общественное мнение 1730-х – начала 1740-х годов всегда держали в уме и учитывали «фактор Елизаветы»: дочь Петра Великого, каким бы «темным» ни было ее происхождение (суждение, что она «выблядок», сопровождало ее все годы ее 52-летней жизни), как бы смирно и послушно она себя ни вела, все равно оставалась крупной фигурой в политической игре, не говоря уже о ее собственных заветных желаниях и мечтах. Остерман, кстати, это хорошо понимал. Он писал императрице Анне Иоанновне о Елизавете и ее племяннике из Голштинии, что «хотя опасения большего не видно, что с стороны голштинского принца или тетки его всесправедливейшему намерению Ея императорского величества для предбудущей сукцессии какое важное препятствие учинено быть могло, однакож, з другой стороны, и о том сомневатца невозможно, что может быть мочи и силы у них не будет, а охоту всегда иметь будут».

Существование Елизаветы было истинной головной болью правительства Анны Иоанновны, а потом и Анны Леопольдовны. Долгое время правительство Анны Иоанновны мечтало избавиться от этого раздражающего фактора самым простым способом – выдать цесаревну замуж. «Тему» эту основательнее других разрабатывал Остерман, составивший для Анны Иоанновны особый проект, в котором писал, что способ лишить Елизавету всякой возможности претендовать на трон видится в том, чтобы ее «за одного из отдаленного чюжестранного и особливо за такого принца замуж выдать, от которого никогда никакое опасение быть не может». Поэтому главным вопросом, по мнению Остермана, являлся выбор кандидатуры жениха. Тут-то возникли главные сомнения – кого выбрать: мелкого безвластного владетеля или принца из сильного королевского дома. С мелким владетелем могут возникнуть проблемы: «3 одной стороны, убогий принц, яко Гилбург-Гоузенский, меньше жалюзий (ревности. – Е.А.) у чужестранных держав причинить и возбудить может, и скорее, и лехче по Ея императорского величества намерениям склонится и поступит, но, з другой стороны, такожде при каком нужном случае он без всякого подкрепления и чюжестранного вспоможения останется, и, следовательно, ему и государству от того всякие опасности приключиться могут». Остерман, как всегда, выражается туманно, но суть его сомнения, по-видимому, состоит в том, что легко согласившийся на брак «убогий принц» при неблагоприятных обстоятельствах может стать вместе со своей женой – дочерью Петра Великого, игрушкой в чужих руках, что России невыгодно. Поэтому, «по сим рассуждениям видится, что принц из королевского Пруского дому наиспособнейшим быть может отчасти для той коннекции (связи. – Е. А.), в которой Пруской дом с Россиею стоит и постоянно и вечно пребывать причину имеет» (под этим подразумевается заинтересованность Пруссии в совместной политике с Россией на Балтике). «Которого из пруских принцев Ея императорское величество всемилостивейше выбрать изволит, – продолжает вице-канцлер, – о том здесь ничего объявить невозможно, но без сумнения Ее величество при том на конституцию и здоровье, такожде и на нрав, и квалитет (качества. – Е. А.) того выбираемого принца наиглавнейше смотреть изволит». Возможен вариант брака с принцем из Бевернского дома, но, как и в первом случае, «и сие с королем Прусским концертовано (согласовано. – Е. А.) и с ним о том соглашено быть имеет».

Если выбор будет остановлен на прусском принце, то, по мнению Остермана, нужно провести большую подготовительную работу: заключить соответствующий трактат с Пруссией, а главное – добиться согласия других держав, «понеже натурально сие дело у других держав немалую жалюзию (особливо против короля Прусского) причинить может». Согласовать брачное дело можно легко с цесарем Римским, сложнее будет договориться с Англией – у нее плохие отношения с Пруссией. Поддержка Дании – не вопрос, она легко к Пруссии «склонится». Что касается Франции, то она «от России отдалена и по нынешнему состоянию дел в Эвропе едва ли полезна быть может». Швеции, конечно, «сие дело не беспротивно будет», как и польскому королю. Здесь Остерману видится много дипломатической работы в содружестве с Пруссией. Вообще, по мнению Остермана, всё это дело непростое, предстоят большие усилия дипломатии, ибо «сия негоциация (переговоры. —Е.А.)… без сумнения наиважнейшая и со всякою дискрециею (осмотрительностью. – Е. А.) и деликатноством отправлена быть имеет». Если «с королем Прусским одним оная здесь (то есть через прусского посла в России. —Е.А.) отправлена быть может, но для других к тому потребных держав оная в тамошних краях произведена быть имеет, и сие последнее видится путь легчайший. И понеже образ, которым сия негоцияция поведена быть имеет, никако предписана быть не может, того ради потребна к тому будет особа здешних и чюжестранных держав интересов совершенно знающая».

Приводя все эти цитаты из записки Остермана, я хочу показать, что устройство брака дочери Петра с каким-нибудь иностранным принцем могло казаться простым только людям, ничего не понимавшим в тогдашней дипломатии. Заключение брачного контракта такого уровня не уступает по сложности подписанию межгосударственного договора. Именно в этом и заключалась главная причина того, что при всем желании императрицы Анны Иоанновны избавиться от Елизаветы, последняя так и просидела в девках всё ее царствование.

Бирон, став регентом (да и раньше!), посматривал на Елизавету как на возможную супругу своего старшего сына Петра. После его свержения у правительницы оказался свой план жизнеустройства тетушки. С приездом 30 июня 1741 года в Петербург брата Антона Ульриха принца Брауншвейг-Люнебург-Вольфенбюттельского Людвига Эрнста на него стали смотреть как на возможного жениха цесаревны. Манштейн считал, что это обстоятельство сильно способствовало елизаветинскому перевороту, ибо «двор хотел принудить ее вступить в брак с принцем Людвигом Брауншвейгским», а она этого не хотела.[392] Действительно, когда в мае 1741 года в Петербург прибыл посол Брауншвейга А. А. Крамер, Шетарди писал, что «доверенное лицо (вероятно, Лесток. – Е. А.) передало нам, что правительница взялась сама вести переговоры по этому делу, но принцесса высказалась категорически, ответив ей, что как она (Елизавета. —Е.А) ни тронута заботами, принимаемыми на себя правительницей о ее положении, она никак не в состоянии будет высказать свою признательность за это, нарушив обет, данный ею, никогда не выходить замуж».[393] В следственном деле 1742 года Э. Миних показал, что Антон Ульрих «ему говорил, не худо б-де было, ежели брат его генералиссимусов с… государыней цесаревной вступил в супружество». О том же он слышал и от Анны Леопольдовны. Левенвольде на допросе тоже вспомнил, что во время последней беременности правительницы та принимала его в спальне и «ему говорила, что ныне-де приехал сюды брат герцога генералиссимуса, желается-де мне его в брачный союз привесть» с Елизаветой, и не пошел бы он к цесаревне «с тою препозицею».[394] Точно известно, что с Елизаветой велись подобные переговоры и она была против этого брака. В разговоре на придворном балу с Шетарди она «осыпала всевозможными насмешками» как особу жениха, так и его намерение на ней жениться. Также были отвергнуты ею предложения с французской стороны от присланного из Франции агента Давена, предлагавшего ей выйти замуж за принца Конти.