Максим Чертанов - Дюма Страница 73

Жюль Мишле (1798–1874) происходил из бедной семьи, окончил университет, преподавал историю и философию в коллеже Сен-Барбе, издал труд «Введение во всеобщую историю», после революции 1830 года заведовал историческим отделом в национальном архиве и с 1831-го по 1843-й опубликовал шесть томов «Истории Франции» (завершит работу в 1867-м). Его коллега Тэн назвал его «не историком, но одним из величайших поэтов Франции», многие считали его легковесным и необъективным: Мишле не стеснялся жалеть, чувствовать, плакать, сопереживал жертве, ненавидел гонителя. В недобросовестности, однако, обвинить его нельзя: архивист, он считал невозможным писать только по опубликованным источникам, раскапывал малоизвестные мемуары, судебные протоколы, переписку частных лиц; о Тьере и Гизо говорил, что они «рассказывали факты, но не искали законов, которые ими управляют», от Тьери его отличала склонность к «осовремениванию» истории, сутью исторического процесса он считал стремление к свободе, его движущей силой — «народ», в который включал и «креативный класс», и крестьян с рабочими (советские историки его ругали за «бесклассовый подход»). Дюма за год до смерти писал: «Существует два способа писать историю. Первый — ad narratum, чтобы рассказать, — как это делает г-н Тьер. Другой — ad probandum, чтобы доказать, — как это делает Мишле». Тьер берет официальные источники, «иными словами, описания событий, сделанные их участниками и, следовательно, ими искаженные, чтобы самим предстать в наиболее выгодном свете. Так, например, история, написанная ad narratum, скажет: объединение Италии стало возможно благодаря содействию, оказанному Наполеоном III». У Мишле же «факты выстраиваются в хронологическом порядке, а затем он ищет в мемуарах современников побудительные причины и следствия этих событий». Ищет и находит, что объединение Италии, напротив, «произошло вопреки воле Наполеона III, который принял как случившийся факт захват Сицилии, но пытался помешать Гарибальди пересечь Мессинский пролив». Так попытается писать и Дюма: его исторические труды после 1842 года основаны не только на книгах, но и на самостоятельных разысканиях в архивах Парижа и всех городов и стран, где происходили описываемые события.

Популярная газета «Большой город» не печатала ничего серьезно-исторического, но охотно брала статьи «с историей» на занимательные темы. Дюма дал туда очерк об истории и современной практике проституции — «Девки, лоретки и куртизанки», написанный на основе работы врача Парена-Дюшатле: из Дюшатле взял цифры, из истории — истории. Описал женщин с жалостью (работа монотонна и скучна), куртизанок древности с восхищением, мужчин с насмешкой. Там же опубликовал очерк «Змеи»: змеиная мифология, естествознание, смешные и страшные рассказы людей, сталкивавшихся со змеиным характером. «Соблазнителя и мужа» поставили 5 ноября без успеха, «Галифакс» 2 декабря — так, средненько. Почему Дюма перестал быть успешным драматургом?

Причины разные. Над этими двумя и им подобными пьесами он работал наспех, «левой ногой». Иногда, как в случае с «Лоренцино», его пьесы были слишком напичканы политикой и мрачны, таких публика тогда не любила, а приделывать к серьезным вещам «хеппи-энды» он отказывался. Иногда все портила игра старых толстых «основоположниц». Некоторые пьесы, как те, что он писал с Нервалем, были сложны и опередили свое время. Но главная причина все же в том, что романтический метод вышел из моды. Эра романтизма оказалась коротка: 15 лет назад они с Гюго совершили в драматургии революцию, а теперь их, еще молодых, считали наивными, выспренними. Кто пришел на смену — натурализм? Нет пока: реалистические пьесы Бальзака тоже не шли. То были безнадежные, бесконечные, тупые годы, когда все только жрут и жрут, хапают и хапают, и никто ни на что не надеется, и никто ничего не хочет, и драматургия была востребована соответствующая: Скриб и тому подобное, умеренно-сентиментальное, с моралью типа той, что нехорошо изменять мужу. Тоска… И Фердинанд умер! А король помирать не собирается! Господи! Не доживем…

В прозе, слава богу, было посвободнее: печатали разное. В конце 1842 года Дюма осуществил замысел, который вынашивал давно: роман о негре. Писатель Фелисьен Мальфий раньше жил на Маврикии. Это островное государство переходило от Франции к Англии и обратно, с 1814-го стало британской колонией, жило там 70 тысяч человек, из них более 50 тысяч — чернокожие рабы. (В 1835 году рабство отменили.) О соперничестве англичан с французами на Маврикии в начале XIX века Мальфий написал 100 страниц и увяз. Дюма заплатил тысячу франков за рукопись и сделал из нее роман «Жорж». Оставил только начало — описание острова, а основное действие перенес в 1820-е годы, чтобы описать восстание рабов. Почему он не взял родной Сан-Доминго, где было крупное и успешное восстание (часть острова Гаити завоевала независимость, став первой в мире республикой во главе с чернокожими)? Более того, он использовал в качестве источника книги о гаитянском восстании («Бюг-Жаргаль» Гюго, «Туссен Лувертюр» Ламартина) — так почему же? Может, просто потому, что на Гаити он не был, а писать о местах, где не бывал, мог только при наличии хорошего этнографического материала, которого не нашел. А может, хотел описать именно неудавшееся восстание… Итак, англичане пытаются отвоевать остров у французов, те сопротивляются. «Командир батальона, который только что перед тем с большим трудом выровнял строй добровольцев, заметил возникший беспорядок и, обращаясь к виновникам сутолоки, приказал:

— В ряды становись!

Но на этот приказ, произнесенный не допускавшим возражений тоном, ответил общий крик добровольцев:

— Не желаем терпеть мулатов! Нам не нужны мулаты!

Весь батальон, словно эхо, повторил эти слова. Офицер понял причину сумятицы, увидев в центре широкого круга вооруженного мулата и его старшего сына, пылавшего гневом против тех, кто вытолкнул его из боевой шеренги. Командир батальона, быстро пройдя сквозь ряды добровольцев, направился к мулату. Приблизившись к нему, он смерил его с ног до головы возмущенным взглядом и заявил:

— Мюнье, разве вы не слышали, что ваше место не здесь, тут вас не хотят терпеть!

Стоило Пьеру Мюнье поднять свою мощную руку на толстяка, так грубо разговаривавшего с ним, и он сокрушил бы того одним ударом. Вместо этого Мюнье ничего не ответил; растерянно подняв голову и встретив взгляд своего собеседника, он смущенно отвел от него глаза…»

Мюнье не бедняк и не раб, он сам плантатор, у него 200 рабов, он образован, но он все равно не человек. Его прогоняют, продолжают оскорблять, и он ничем не может ответить: «Чувствуя, что у него нет ни сил, ни воли сражаться с бесчеловечным предрассудком, он решил обезоружить противников тем, что старался возвеличить свой род неизменным смирением и безграничной покорностью». Англичане победили, Мюнье отправил сыновей учиться во Францию, старший, Жак, сбежал, стал пиратом и работорговцем, а младший, Жорж, получил образование. Спустя 14 лет Жорж вернулся: лощеный джентльмен, кожа белая, никто в нем мулата не признает, но как узнают о его происхождении — он перестает быть человеком. «Глубокая обида, жившая в груди с ранних лет, заставила его ненавидеть белых, презиравших его, и относиться с пренебрежением к мулатам, которые терпели подобного рода унижения. Потому он твердо решил в отличие от отца избрать иной образ жизни и смело противостоять абсурду расовых предубеждений. Он готов был сразиться с расистами, как Геркулес с Антеем». Полюбил девушку, и она его, отец отказывает в ее руке, приезжает Жак, у него все просто: украсть девушку. Но тут к Жоржу приходит раб Лайза и предлагает поднять восстание рабов. Жорж обсуждает идею с братом: