Леонид Аринштейн - Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 Страница 74

Но уже на первых порах Горемыкин натолкнулся на серьезные затруднения среди самого Совета Министров. Несмотря на особенные полномочия, предоставленные ему Государем, и доверие, высказанное ему монархом, он вскоре убедился, что он в Совете Министров далеко не является полновластным хозяином положения. Расходясь во взглядах с военным министром Сухомлиновым, министром внутренних дел Маклаковым и министром юстиции Щегловитовым, он не в состоянии был от них избавиться, так как они находили поддержку при Дворе. Поставить же вопрос ребром престарелый премьер не решался, отчасти по врожденной ему пассивности, отчасти же не желая насиловать волю Государя.

Ясно было, что при подобной психологии первого министра, принимая к тому же во внимание его возраст, положение его в Совете не укрепится. Министры перестали с ним считаться и, хотя и относясь к нему почтительно, управляли вверенными им частями независимо от его предначертаний. Старик сознавал это, но пальцем не шевелил, чтобы изменить это противное здравому смыслу положение. Когда я, например, указывал ему на вредную деятельность того или иного из упомянутых выше министров, он говорил: «Разве я знаю, чем господа эти занимаются». Он производил на меня впечатление опытного театрального режиссера, который из ложи своей, следя за ходом представления, критикует актеров, не присутствовав на репетициях и не делая ни шагу, дабы уволить актеров негодных и заменить их более способными.

В заседаниях Совета он проявлял обыкновенно полное равнодушие и даже засыпал, а вечером перед тем, чтобы приступить к занятиям, забавлялся раскладыванием пасьянсов, беседуя со своими близкими на посторонние делам темы. Но иногда, хотя весьма редко, он пробуждался и тогда проявлял неожиданную для министров решительность. Так, например, в экстренном заседании Совета для обсуждения мер, к которым надлежало прибегнуть по отношению к австро-сербскому конфликту, мнения разделились. Горемыкин сидел молча, закрыв глаза. Вдруг он выпрямился. «Прекрасно, господа, – сказал он, – я доложу Государю о единогласном решении Совета Министров в смысле необходимости оказать Сербии поддержку». – «Это долг нашей чести», – прибавил он.

К общей мобилизации наших сил И. Л. Горемыкин относился отрицательно. Он настаивал на необходимости испробовать все способы прийти к соглашению при посредстве берлинского кабинета, прежде чем прибегнуть к такой опасной, по последствиям, мере.

Ввиду настоящих споров о степени виновности той или иной державы в деле объявления войны, позволю себе остановиться на некоторых переданных мне С. Н. Свербеевым подробностях последних, предшествовавших войне, дней.

Дня за четыре до объявления войны Германией, австро-венгерский посол в Петербурге граф Шапари, не появлявшийся дотоле в нашем министерстве иностранных дел, неожиданно посетил Сазонова[27]. Он передал министру, что правительство его отнюдь не желает обострять конфликт и что оно расположено совместно с нами выработать проект условий, при которых конфликт этот мог бы быть устранен. А. А. Нератов, с которым я встретился в тот же день, сообщил мне, что, по-видимому, всё дело на пути к мирному разрешению.

Но накануне объявления нами всеобщей мобилизации появился в берлинской, весьма распространенной и близкой к придворным сферам газете «Lokal-Anzeiger», указ Императора Вильгельма о всеобщей мобилизации германских сухопутных и морских сил. Корреспондент нашего официального телеграфного агентства Марков не замедлил доложить об этом послу, который тотчас же отправил по сему предмету в Петроград шифрованную телеграмму. Свербеев записал время ее отправки – 11 ч. 10 м. утра. Но около двух часов пополудни к нему явился статс-секретарь Циммерман с категорическим опровержением сообщения помянутой берлинской газеты. Он прибавил, что издание ее приостановлено, и просил обо всем этом немедленно уведомить наше правительство. Вторая телеграмма отправлена была С. Н. Свербеевым в 3 ч. 20 м. пополудни. По какой-то довольно подозрительной «случайности» первая телеграмма получена была в Петрограде в 2 ч. 40 м. пополудни – потребовав, следовательно, всего около 4 часов, чтобы дойти до места своего назначения; вторая же, опровергавшая первую, попала в руки Сазонова более чем через 7 часов…

После получения первой телеграммы созвано было под председательством Государя экстренное совещание, на котором решено было на германскую мобилизацию ответить общей мобилизацией всех наших боевых сил. В течение дня Горемыкин просил Государя задержать указ до получения ответа от Императора Вильгельма на телеграмму, которую отправил ему накануне наш монарх. Государь обещал подумать, но, тем временем, первые мобилизационные меры были уже в полном ходу. Когда была получена наконец вторая телеграмма Свербеева, Государь телефонировал Сазонову и генералу Янушкевичу отменить указ о мобилизации. Но они прибыли во дворец, и Янушкевич заявил, что мобилизацию приостановить невозможно по чисто техническим причинам, Сазонов же всецело его поддержал. Своих ночных переговоров с ними обоими Государь Горемыкину не сообщил, и премьер узнал о всеобщей мобилизации наутро из газет. На следующий день Германия объявила войну.

Во всем вышеизложенном многое недоговорено:

1. Каким образом газета, столь близкая к германским придворным и политическим сферам, какою являлась «Lokal-Anzeiger», рискнула напечатать непроверенное, столь государственной важности сообщение. 2. Почему первая телеграмма Свербеева дошла до своего назначения в четырехчасовой срок, а второй для этого потребовалось 7 часов и, наконец, 3. Почему гг. Сазонов и Янушкевич не исполнили царского приказания, тем более, что им уже в течение дня известно было об обещании, данном Государем Горемыкину – задержать указ о всеобщей мобилизации до получения решительного ответа от Императора Вильгельма.

Во всем этом, повторяю, много недосказанного. Ясно одно: каким-то темным силам необходимо было во что бы то ни стало вызвать столкновение народов, в частности – между нами и Германией и, несмотря на противодействие обоих Императоров, силам этим удалось привести в исполнение их дьявольский замысел. Остается надеяться, что историкам удастся со временем сорвать маску, под которой прикрываются пока еще эти темные силы…

Вначале Государь имел намерение принять на себя главное командование войсками. Но Горемыкину удалось отсоветовать монарху и уговорить его назначить главнокомандующим Великого Князя Николая Николаевича, на которого указывало общественное мнение. Как упомянуто мною выше, премьер был в принципе против войны и делал, со своей стороны, все зависящее от него, чтобы не доводить Россию до разрыва. Но раз ему это не удалось и война была объявлена, он советовал вести ее во что бы то ни стало до победного конца, «хотя бы нам пришлось для этого отступить за Волгу и за Урал» – говорил он. Но Иван Логинович не учитывал, что для того, чтобы вести столь серьезную войну, необходимо было придать ей характер национальной, а для этого, в первую голову, нужно было народное доверие к его руководителям. Горькая же истина состояла в том, что Государь терял, видимо, со дня на день свою популярность, над чем усердно и, к прискорбию, с успехом трудились наши левые партии, что клеветы, пущенные ими на счет Императрицы, возбуждали подозрение, доходящее даже до ненависти к ней в народных массах, что премьер утратил всякое влияние, не предпринимая, со своей стороны, никаких мер к изменению своего ненормального положения и что Совет Министров все более разваливался и недовольство в народе росло не по дням, а по часам.