Алексей Симуков - Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка Истории : (записки неунывающего) Страница 74

Так вот, Равенских спас моих «Девиц». Как играла в спектакле свою Машу Ракитину Верочка Васильева, ныне Народная артистка СССР, ставшая за эти годы любимицей зрителей! А как пластичен был молодой актер Владимир Цибин, игравший роль главного героя пьесы! Я уже говорил, что все слова, оценивающие игру актеров, — чепуха, спектакль надо видеть. Но мне никогда не забыть, как каждый раз грохотал зрительный зал, ритмично аплодируя финальной сцене спектакля.

Позже Цибин переехал в Ленинград и там погиб ужасной смертью. Он стоял у себя на балконе на шестом этаже. В этот момент жилец из квартиры на седьмом этаже, перегнувшись через перила, выпал со своего балкона и, удерживаясь из последних сил, повис, цепляясь за перила пальцами.

Ну кто, видя перед собой за балконной оградой человека, готового вот-вот сорваться вниз, не сделал бы попытки спасти его? Так поступил и Цибин, но человек этот не удержался, сорвался и увлек за собой своего спасителя…

Одновременно со спектаклем в Театре сатиры мою пьесу, как я уже говорил, поставил в Театре им. Станиславского Михаил Михайлович Яншин вместе с молодым режиссером Семеном Тумановым. Бывало, Яншин оглянется и своим говорком пустит:

— А где Симуков? Нет его? Понятно! Побежал в Сатиру. Посмеется — и назад!

Этот спектакль был реалистический, но по-своему тоже очень хорош. Играли в нем два молодых актера, два Евгения, ставшие впоследствии всенародно известными — Евгений Леонов и Евгений Весник. Мой друг Ефим Дорош не понимал, как я хвалю оба спектакля. «Этого не может быть!» — говорил он. И только посмотрев оба, сказал: «Ты прав». Оба спектакля, каждый по-своему, были очень хорошие.

Мне было лестно услышать высказывания о героинях моей пьесы Николая Федоровича Погодина[87], который, будучи главным редактором журнала «Театр», напечатал в нем моих «Девиц-красавиц», положив тем самым начало печатанию пьес в этом журнале. Погодин недавно вернулся с целины и в разговоре как-то упомянул, что встречал среди молодежи, приехавшей на целину, таких девчат, с которыми он познакомился по моей пьесе.

Была и другая реакция. В ВТО была секция зрителей. Так глава этой секции кричал:

— Мы найдем на автора управу! Что ж он показывает: люди сами себя сокращают? Безобразие! (В пьесе в результате действий моих девиц была сокращена ночная смена.)

Равенских, на мой взгляд, не воспринимал возможность прямого воздействия спектакля на жизнь. Он как-то сказал, что может поставить спектакль, скажем, взятие какого-то города, но не понимает, как вследствие этого может что-то случиться. А я понимал. И вместе со мной понимали 144 театра страны, где шла пьеса, судя по реакции зрителей. В то время это был редкий в театральной практике случай. Видимо, я нашел нечто, что уже начинало занимать умы людей, задевало какие-то их душевные струнки. И главное, зритель мне верил! По отзывам, все спектакли были хорошие. В Ленинграде был милый спектакль, но такого сочного, народного духа, который был в Москве, в спектакле Бориса Равенских, там не было… В целом же по стране успех был очень большой.

Права оказалась Регина Янушкевич, в комнату которой я когда-то въехал, предсказав, что эта комната принесет мне счастье…

Переезд и избавление

В то же время, в начале 1953 года, я резко изменил нашу жилищную ситуацию. Была одна старушка, жила в большой трехкомнатной квартире, искала случая продать ее при условии, что до тех пор пока ей не подыщут новое жилье, она будет жить здесь же. Сосватал мне эту квартиру поэт-переводчик Лев Горнунг. В тот момент необходимой суммы для такого приобретения у меня не было. Я пошел с шапкой по друзьям. Поскольку все понимали, что моя пьеса «Девицы-красавицы» идет, имеет успех, мне накидали денег. И очень скоро я все отдал.

Квартира находилась в кооперативе Малого театра, в Воротниковском переулке, в доме постройки конца двадцатых годов. Мне рассказывали, как на строительство, верхами, приезжала пара ослепительной красоты: Елена Гоголева и Всеволод Аксенов, ее тогдашний муж.

В то время председателем кооператива был А. И. Ржанов, актер Малого театра, обаятельный человек с добродушным голосом.

Мне запомнилось одно из первых общих собраний членов кооператива с моим участием, состоявшееся вскоре после ареста одного из пайщиков, крупного отоларинголога А. Фельдмана. Анатолий Иванович говорил:

— Товарищи, мы с вами проглядели. Среди нас долго орудовал враг, Александр Фельдман. Мы не распознали его, это наша вина.

Я гляжу: через человека от меня сидит Валентина Фельдман, дочь того, о ком говорят, тоже известный отоларинголог. Она сидит вытянувшись, не шелохнется. Доктор Фельдман был в списке «врачей-убийц», процесс над которыми шел в это время.

После опубликования в «Правде» почты Лидии Тимашук, врача, с подачи которой было затеяно это дело, все понимали, что это вздор, туфта, но продолжали мирно заниматься своими делами. Лишь очень немногие, предварительно оглянувшись, шептали, покручивая пальцем у виска:

— У Него не все в порядке… Он — уже…

В общем, все это было накануне нашего избавления. Кстати, после сумасшествия во время похорон Сталина осталась прислоненная к Музею Ленина огромная стена венков. И вот Люба как-то проходила мимо этих еще неубранных венков, и вдруг она и многие другие женщины, случившиеся рядом, автоматически, как бы повинуясь внутреннему приказу, подхватили эти венки и понесли на Красную площадь, где их и расставляли кругом Мавзолея.

Что это? Массовый психоз? Гипноз из гроба? Ведь в семье у нас погиб мой брат, бесконечное количество жертв нам было известно — и все-таки, совершенно безотчетно, они просто пошли и отнесли венки к Мавзолею — где он лежал рядом с Лениным. Долго, долго еще придется нам раскрепощать себя, ибо окончательно превратиться в нацию рабов — это никуда не годится. Вот куда может привести наш «Чертов мост»! Мы определенно запутались!

Вскоре после смерти Сталина Ржанов позвонил мне и тем же добродушным голосом сообщил, что ему позвонили «оттуда» и сказали, что сегодня привезут Фельдмана домой.

В связи с этим вспоминается обсуждение повести И. Эренбурга «Оттепель» в ЦДЛ в 1954 году. Председательствовал Ю. Либединский[88]. Он начал свое выступление так:

— Как будто все приметы времени есть в этой повести: производство, соревнование, врачи-убийцы…

— Какие врачи-убийцы? — с места взвизгнула критик Зивельчинская.

И тогда Либединский сделал характерный жест, разводя руками и пожимая плечами: