Алексей Гастев - Леонардо да Винчи Страница 75

Когда посольство Флоренции, обеспокоенной размахом деятельности Цезаря Борджа в пограничных с нею областях, приблизилось к воротам Урбино, была глубокая ночь. Лошади, кивая головами, едва не касались каменного покрытия улицы, круто взбиравшейся к замку Монтефельтро, изгнанных Цезарем. Неудивительно, если страх и желание овладевали людьми из посольства по мере их продвижения: страх перед чудовищем Борджа, скрывающимся как бы в грозной пещере, желание и любопытство понять причину могущества этого человека и из-за чего укрепленные замки, правительства и целые государства падали, как зрелые яблоки, при его наступлении.

Флорентийцы застали Цезаря Борджа в зале Ангелов, с удобством расположившегося перед камином: движущийся свет огня трогал его красивое лицо как бы частыми поцелуями, и одновременно в сумраке помещения, повсюду украшенного скульптурными изображениями путто с ангельскими крыльями, вспыхивал полированный мрамор. Возле Цезаря секретарь Десяти и прибывшие с ним в составе посольства увидели Пьеро и Джулиано Медичи: эти по преимуществу находятся там, где они рассчитывают на помощь в восстановлении их принципата в Тоскане и где им сочувствуют. Тут же, ловко изогнувшись и отставив бедро, склонился над картой местности инженер Леонардо да Винчи, объясняя своему господину, как ею правильно пользоваться. Кстати говоря, если иные историки попрекают людей, по их мнению себя запятнавших, прислуживая негодяям, как Борджа, они при этом умалчивают, что Синьория сама его нанимает, оплачивая громадною суммою денег, единственно чтобы не нападал на Флоренцию, и формально их отношения дружеские.

– Мы прибыли без промедления, – сказал секретарь Десяти Цезарю Борджа, – и готовы выслушать ваши требования в удовлетворить их в том, что не противоречит интересам Республики. Это свидетельствует об искренности чувств, которые мы испытываем к вашей светлости.

Цезарь ему отвечал:

– Вопреки уверениям я хорошо знаю, что вы не питаете ко мне любви и готовы счесть преступником. Однако ваш теперешний образ правления мне не нравится, и вы должны его изменить. В противном случае, если вы не желаете моей дружбы, вы узнаете, что значит быть со мной во вражде.

В наглости, с какой высказывался герцог, заключалась демоническая сила и красота; и если бы кто сумел проникнуть в душу Никколо Макьявелли, секретаря Десяти, то обнаружил бы там скрытую радость исследователя, которого природа желает вознаградить за его догадливость, нескольку созданный воображением из отдельных частей облик идеального правителя внезапно ему явился в виде цельного существа: душа волка и профиль камеи, согласно трактату о государе.

Когда Цезарь закончил свою речь, старший из братьев Медичи, Пьеро, приосанился, желая, по-видимому, напомнить писателю, что уже приготовлены списки тех, кто способствовал их изгнанию, но Макьявелли не дал ему раскрыть рта и сказал:

– Мы не затаили против вашей светлости никакой обиды и всецело сочувствуем цели создания жизнеспособного государства в Романье. Что касается нашего образа правления, он может быть изменен исключительно волею граждан, которые его выбрали и установили. Поэтому, чем препираться в несбыточном, лучше согласиться в возможном: пусть нам обещают, что наши купцы смогут торговать и провозить товары в местности, где действует войско вашей светлости, и мы обещаем взамен сочувственное невмешательство.

Встретившись с Леонардо на другой день, Никколо посетовал:

– Уже много времени я не говорю того, что думаю, и редко думаю, что говорю. Если же мне случается другой раз сказать правду, то я ее прячу под таким количеством лжи, что трудно доискаться.

Таковы условия, в каких приходится действовать исследователю характеров и поступков людей. Но что затруднит движение стремительного могучего духа, мечущегося над полями, горами и водами, обращаясь внезапно к небу, чтобы соразмерить и соотнести с нашей Землею находящиеся там тела – звезды, Луну и Солнце – и всевозможные небесные правила, и вновь затем повернуться к практическим целям?

79

«Его Христианнейшего Величества короля Франции герцог Валентино и Романьи, владетель Пьомбино, гонфалоньер св. Римской церкви и верховный капитан – всем нашим местоблюстителям, кастеланам, капитанам, кондукторам, солдатам и остальным, кто в нашем подчинении. Этой грамотой предлагаю и предписываю, чтобы нашему превосходнейшему и любимейшему главному инженеру и архитектору Леонардо да Винчи, которому дано поручение изучить местность, города и крепости и все другое, что он найдет нужным, предоставлен был всюду свободный проезд без пошлины и дружественное разрешение исследовать, что он пожелает. Также велю предоставить ему проекты других инженеров, чтобы их исправлять. Во избежание нашего гнева никто не будет ему препятствовать. Дано в Павии, 18 августа 1502».

Наутро Цезарь со своими отрядами может оказаться в Пьяченце, к вечеру – в Форли, в полночь – еще в другом месте; ему достаточен один миг для раздумья, как жуку-водомеру, когда, застывая на поверхности воды, соображает, куда направиться далее. При подобной подвижности как нельзя лучше пригодится легкая летучая техника, а умение быстро вязать веревочные узлы и скреплять плотницкими замками разборные лестницы окажется нужней артиллерии, применяемой скорее для устрашения: избегающий открытого честного сражения военачальник больше полагается на хитрость, подкуп и другие бесчестные способы, чем на отвагу. При этом Цезарь правильно пользуется преимуществами единовластия, не давая себя сбивать всяким советчикам, поэтому не кружат его легкомыслие и беспочвенные фантазии, как герцога Моро. Также он не изнуряет себя бесцельной жестокостью; если же по его приказанию поджаривают на угольях какого-нибудь купца, чтобы тот раскошелился, то не занимать ему и дерзкой решимости и трудолюбия в его приключениях, как и понимания в подборе сотрудников. Об этом хорошо говорит Никколо Макьявелли:

«Стремясь к славе и новым владениям, он не дает себе отдыха, не ведает усталости и не признает опасностей. Он приезжает в одно место прежде, чем успеешь услыхать про его отъезд из другого; он пользуется расположением солдат и сумел собрать вокруг себя лучших людей Италии; кроме того, ему постоянно везет. Все это вместе делает его победоносным и страшным».

За Цезарем постоянно следует его инженер, вычерчивая пентаколо – пятиугольник, образуемый городами Романьи: Римини, Синигалья, Пезаро, Фано, Анкона. Пока же его господин, обдумывая направление удара или какую-нибудь коварную хитрость, остается в неподвижности хотя на один миг, Леонардо успевает сделать быстрый снимок местности и предлагает, как лучше ее укрепить, или оружие, которым следует пользоваться при нападении. Молниеносная быстрота размышления Мастера тем удивительней, что он еще и смотрит в разные стороны, как бы проявляя страбизм, косину, замечая и исследуя вещи, кажется, далекие от целей завоевания:

В Романье – верх глупости! – передние колеса тележек устраивают меньшими задних, чем затрудняют движение.

Пастухи в Романье, у подножия Апеннин, делают большие полости в горах в виде рога и на одной стороне помещают рожок. Этот маленький рожок образует одно целое со сделанной ранее полостью, а потому производит очень громкое звучание.

Можно создать гармоничную музыку из каскадов, как ты видел это у источника в Римини.

Но при быстром метании в пентаколо как бы в замкнутом круге одновременно развивается и увеличивается центробежная сила, другой раз выбрасывающая Мастера далеко по касательной. Так, посланный Цезарем, Леонардо однажды спустился по течению Арно до Эмполи, чтобы затем долиной Эльзы достичь западного побережья у Пьомбино, где от имени Борджа распоряжался один из его капитанов, Вителоццо Вителли.

Вдоль Арно до Эмполи Леонардо неоднократно путешествовал еще в прежние годы, поскольку этот древний город расположен в середине пути между Винчи и Флоренцией. Летом в зависимости от направления, куда движутся путники, солнце светит либо в темя, либо в затылок со страшной настойчивостью, будто бы намерено пробуравить голову насквозь. Когда же терпение путешествующих приходит к концу и не остается другого, кроме как зарыться в траву, спасаясь от жары, внезапно дорогу обступают заросшие густым кустарником стены ущелья, название которого происходит от gonfiare, то есть дуть, продувать, и приятный ветерок Гонфолины приносит облегчение. Если же забраться на крутизну, оттуда вниз по течению Арно открывается поучительный для живописца вид: подобно змее, река извивается, и с каждым ее поворотом синеет воздух и даль становится неопределеннее, так что близко к горизонту ничего нельзя различить, помимо тусклого свечения этих извилин, в результате чего может казаться, что река течет в небо. Зимою же или осенью, когда деревья и кустарники стоят без листвы, громаднейший, как бы прорубленный длившимся несколько тысячелетий сабельным ударом шрам Гонфолины целиком обнажается, и земля представляет исследователю свою генеалогию в виде отчетливо различимых слоев и всякого рода отложений.