Державин - Олег Николаевич Михайлов Страница 76

— Но есть еще счастие в умножении душевного богатства, в совершенствовании себя, в братстве и человеколюбии, — помолчав, сказал Трубецкой. — И это счастие наивысшее. Ему-то и посвящают себя масоны…

Державин пошел в ложу для интереса. Не как обращаемый, а как сторонний соглядатай. Палата обита черным сукном, и по оному раскинуты на стенах белые две ты, словно звезды. Посредине поставлен стол под черною же скатертью, а на нем — череп, и обнаженная шпага да заряженный пистолет. Трубецкой, как масон, достигший четвертого градуса, носил особую ленту: красную, с зелеными каемками, к которой привешен был знак, изображающий треугольник и циркуль. Такую же ленту надел давний знакомец Державина Херасков. Черной, с белыми каемками лентой выделялся Шредер.

Начался обряд посвящения. Под руки ввели некоего московского дворянина, затем с завязанными глазами его троекратно водили круг стола, поднимали на «гору» — место, покрытое специальным ковром. Потом представили гранметру — Шредеру, который приложил к телу испытуемого Соломонову печать. После того новообращенный проколол себе грудь циркулем и сам стер платком кровь, трижды поцеловал у гранметра левую ногу, и наконец был уверяем, что храм Соломонов есть святое таинство и защитник оного силою есть гранметр.

Темно и нелепо! В оде «На счастие» Державин отозвался затем о мартынистах насмешливыми строчками: «из камней золото варишь», и «мартышки в воздухе явились». А в «Фелице» особо отметил нелюбовь Екатерины II к мистике и масонам: «К духам в собранье не въезжаешь».

И прежде Екатерина II преследовала масонов, но словом: высмеивала их таинства в своих комедиях «Обманщик», «Шаман сибирский» и «Обольщенный». Героями этих комедий были все обманутые наивные добряки вроде дворянина Радотова («Обольщенный»): «Голову свернули ему кабалистические старые бредни; для разобрания каких-то цифров достал он еврейского учителя, которого почитает он за весьма великого знатока».

— Я поздравляю себя, — твердила Екатерина II своим ближним, — что никогда не вдавалась ни в магнетизм, ни в шарлатанство вроде Сен-Жермена и Калиостро! А наши мартинисты до того доходили, что призывали чертей.

Теперь рядом со «словом» встало «дело».

Московский генерал-губернатор Прозоровский был под стать петербургскому — Брюсу. Старый служака, честный генерал, он не был горазд в тонкостях изящной словесности и к месту и не к месту прибавлял словцо «сиречь», которое и стало его прозвищем. Когда Новикова арестовали, его рукописи и печатные издания попали к Прозоровскому, который поручил их рассмотрение начальнику гусар подполковнику Семену Живахову. Тот рубить умел, а читать — худо.

На другой день, когда Живахов явился к Прозоровскому с рапортом, тот спросил его:

— А, сиречь, князь Семен, начал ли ты разбирать новиковскую чертовщину?

— К чому ж, ваше сиятельство? — удивился Живахов. — Я кажу, все кончыв.

— Как, сиречь, князь?

— Та навалыв все на возы, одвиз на Воробьевы горы, да и спалыв.

Прозоровский захохотал:

— Сиречь, туда и дорога! Спасибо, князь Семен, что догадался, сиречь. Я и забыл тебе приказать сжечь чертовщину…

Был уничтожен даже карамзинский перевод «Юлия Цезаря» Шекспира; та же участь едва не постигла и подстрочные ссылки на стихи священного писания, в которых «генерал Сиречь» подозревал лишь «масонскую кабалистику». Усердие его граничило с таковой глупостию, что вызвало раздражение у самой императрицы, встретившей его насмешливыми словами:

— Приехал Сиречь к наградам за истребление мартинистов…

Впрочем, она не скрывала торжества; московский кружок просветителей во главе с Новиковым вызвал ее ярость. Ей чудились в их нравственных исканиях якобинские идеи, а попытки масонов связаться через архитектора Баженова с наследником породили тревогу о возможном заговоре с целью дворцового переворота.

По делу Новикова были допрошены московские и провинциальные дворяне, в том числе князь Николай Трубецкой и его единоутробный брат Херасков. Теперь уже Державину надобно было вступиться за своего покровителя. Херасков был спасен заступничеством Платона Зубова; Новиков приговорен к «нещадной» казни, замененной ему пятнадцатью годами Шлиссельбургской крепости.

5

В последние дни Катерина Яковлевна заметно стала капризничать, и, еще не понимая, что причина тому — подтачивающий ее недуг, Державин не удержался от сержения на нее. Он и сам вдруг сделался раздражительным не в меру. Возмущали его дворские хитрости, наветы и козни. И чьи? Статс-секретарей Эмина и Грибовского, толь им облагодетельствованных! Ах, верно говорят в народе: «Рысь сверху пестра, а человек изнутри лукав бывает…»

Внешне все шло для него с превеликим благополучием: 2 сентября 793-го года, при праздновании Ясского мира, Державин был назначен сенатором с пожалованием ему ордена святого Владимира 2-й степени. Летом он переезжал в Царскосельский дворец, под одну кровлю с Храповицким и набиравшим силу бывшим правителем канцелярии Безбородки Д. П. Трощинским. Но доклады его Екатерине II и тут делались все реже и реже.

В дурном расположении духа, покидая свой дом на Фонтанке, Державин повздорил с женою и почти неделю просидел один в отведенных ему покоях Царскосельского дворца, напрасно ожидая приезда своей Плениры. Стоял сентябрь, но еще сочны и зелены были за окном липы Нового регулярного сада. Над стриженой зеленью подымались высокие купола парковых павильонов, далекие башни и обелиски, за которыми полыхал край иссиня-красного неба. Всю ночь ярилась поздняя, верно последняя в этом году, гроза.

Перо быстро бежало по бумаге:

«Мне очень скучно, очень скучно, друг мой Катинька, вчера было; а особливо, как была гроза и тебя подле меня не было. Ты прежде хотела в таковых случаях со мною умереть; но ныне, я думаю, рада, ежели б меня убило, и ты бы осталась без меня. — Нет между нами основательной причины, которая бы должна была нас разделить: то что такое, что ты ко мне не едешь? — Само-нравие и гордость. Не хочешь по случившейся размолвке унизиться пред мужем. Изрядно. Где же та добродетель, которую ты твердишь, которою ты отличаешься от прочих женщин и которою ты даже хвалишься?.. Итак, забудь, душа моя, прошедшую ссору; вспомни, что уже целую педелю я тебя не видал и что в среду Ганюшка твой именинник. Приезжай в объятия вернаго твоего друга…»

Державин поднялся из-за стола и распахнул окно. Вместе с сентябрьской свежестью в комнату ворвались далекие голоса птиц, провожающих грозу. Он накинул красный сенаторский мундир и черным ходом вышел побродить по аллеям парка.

По всему чувствовалось, что царствование Екатерины II клонилось к концу. Державин ощутил это сразу после смерти Потемкина. Действия сего вельможи не имели пределов, власть