Олег Смыслов - Генерал Слащев-Крымский. Победы, эмиграция, возвращение Страница 8

«Для того чтобы, минуя цензуру, попытаться осмыслить Гражданскую войну с коммунистических позиций, часто приходилось прибегать к такому «эзопову языку», который был понятен лишь очень узкому кругу лиц. В Б(еге) есть очень мощный пласт национальной самокритики, не замеченный подавляющим большинством читателей и зрителей. Он ярче всего выражен в первой редакции пьесы и связан с одним из прототипов генерала Чарноты», – подчёркивается в «Энциклопедии Булгакова».

По точному определению В. И. Сахарова, пьеса «Бег» как лирическая драма имеет тщательно воссозданную документальную и историческую основу. Каждый факт здесь обдуман и отобран. Книги генерала Я. А. Слащёва и журналиста-эмигранта И. М. Василевского, мемуары белогвардейцев, устные воспоминания очевидцев, и прежде всего крымские, константинопольские, берлинские и парижские впечатления Л. Е. Белозерской, эмигрантские сочинения известных писателей А. Аверченко и А. Н. Толстого, газеты, полевые карты, собственное пребывание в Белой армии – всё служит Булгакову материалом. Ему нужны точные подробности, звуки города, яркие пятна: «Какая толпа? Кто попадается навстречу? Какой шум слышится в городе? Какая речь слышна? Какой цвет бросается в глаза?».

Даже собственные произведения становятся для Булгакова источником – огни в порту и тема бегства в Константинополь приходят в «Бег» из «Записок на манжетах», бунинский образ утлого, гибнущего корабля-ковчега и бегущих с него крыс встречается в «Белой гвардии» и «Днях Турбинных», рассказы о терроре белых есть в «Необыкновенных приключениях доктора» и «Красной короне», слова о жизни-сне возникают в «Зойкиной квартире», а «тараканий царь» Артур Артурович – обнаглевший двойник льстивого Ликуя Исаевича из «Багрового острова». Здесь же есть и насмешки над неграмотными беспринципными журналистами, знакомые нам по ранней сатирической прозе Булгакова.

Как всегда, в пьесе продуманно отобран и переосмыслен собственный жизненный опыт, впечатления киевской юности и офицерской службы на Северном Кавказе. Но к ним добавлены мысли о только что возникшей русской эмиграции, и это сделано писателем, никогда не бывшим за границей, если не считать меньшевистской Грузии и гетманской Украины. Здесь нет ничего случайного или наспех придуманного.

Булгаков сам хотел бежать из Батума в Константинополь, живо интересовался русской эмиграцией как уникальным и трагическим феноменом призрачного инобытия миллионов людей, он жил в очень пёстрой среде вернувшихся эмигрантов, был женат вторым браком на весело пожившей в Константинополе и Берлине балерине Л. Е. Белозерской, его служившие в Белой армии братья Николай и Иван очутились в Париже, а сам Михаил Афанасьевич много печатался в эмигрантских изданиях и ставил в русских зарубежных театрах (среди них был и пражский МХАТ) свои лучшие пьесы. «Белая гвардия» отдельной книгой впервые вышла в Париже, а поставленный по мотивам романа берлинский спектакль посетил сам его колоритный персонаж, ясновельможный гетман П. П. Скоропадский и сделал, кстати, несколько очень дельных замечаний…

5

Второе действие пьесы «Бег» – «Сон второй» начинается с описания зала «на неизвестной и большой станции на севере Крыма»:

«На заднем плане зала необычных размеров окна. За ними чувствуется чёрная ночь с голубыми электрическими лунами.

Случился зверский, непонятный в начале ноября месяца в Крыму мороз. Сковал Сиваш, Чонгар, Перекоп и эту станцию. Окна оледенели, и по ледяным зеркалам время от времени текут змеиные огненные отблески от проходящих поездов. Горят переносные железные чёрные печки, горят керосиновые и электрические лампы на столах.

В глубине, над выходом на главный перрон, под верхней лампой, надпись по старой орфографии «Отдъление опъративное».

Стеклянная перегородка, в ней зелёная лампа казённого типа и два зелёных, похожих на глаза чудовищ, огня кондукторских фонарей. Рядом со стеклянною перегородкою на тёмном облупленном фоне белый юноша на коне копьём поражает чешуйчатого дракона. Юноша этот – Георгий Победоносец, и перед ним горит гранёная разноцветная лампада.

Зал занят офицерами генерального штаба. Большинство из них в башлыках и наушниках…

Бесчисленны полевые телефоны, штабные карты с флажками, пишущие машины в глубине. На телефонах то и дело вспыхивают разноцветные сигналы, телефоны поют нежными голосами.

Штаб фронта стоит третьи сутки на этой станции и третьи сутки не спит, но работает, как машина. И лишь опытный и наблюдательный глаз мог бы разобрать беспокойный налёт в глазах у всех этих людей. И ещё одно – страх и надежду можно увидеть в этих глазах, когда они обращаются в то место, где некогда был буфет первого класса».

Именно здесь и появляется самый главный герой Михаила Булгакова:

«Там, отделённый от всех высоким буфетным шкафом, за конторкою, на высоком табурете, сидит Роман Валерианович Хлудов».

Как великий художник, Михаил Афанасьевич не жалеет для него всей палитры имеющихся красок:

«Человек этот лицом бел, как кость, волосы у него чёрные, причёсаны на вечный неразрушимый офицерский пробор. Хлудов курнос, как Павел, брит, как актёр, кажется моложе всех окружающих, но глаза у него старые.

На нём плохая солдатская шинель, подпоясан он ремнём по ней не то по-бабьи, не то как помещики подпоясывают шлафрок. Погоны суконные, и на них небрежно нашит генеральский зигзаг. Фуражка защитная, грязная, с тусклой кокардой, на руках варежки. На Хлудове нет никакого оружия.

Он болен чем-то, этот человек, весь болен, с ног до головы. Он морщится, дёргается, любит менять интонации. Задаёт самому себе вопросы и любит на них сам же отвечать. Когда он хочет изобразить улыбку – скалится. Он возбуждает страх. Он болен – Роман Валерианович.

Возле Хлудова, перед столом, на котором несколько телефонов, сидит и пишет исполнительный и влюблённый в Хлудова есаул Голован».

«Энциклопедия Булгакова» так раскрывает этот образ, созданный писателем:

«Сам С(лащёв) стремится создать в мемуарах образ болезненно раздвоенного человека, пытающегося обрести утраченную веру и испытывающего муки за то, что служит делу, в правоте которого сомневается: «…В моём сознании иногда мелькали мысли о том, что не большинство ли русского народа на стороне большевиков, ведь невозможно, что они теперь торжествуют благодаря лишь немцам, китайцам и т. п., и не предали ли мы родину союзникам… Это было ужасное время, когда я не мог сказать твёрдо и прямо своим подчинённым, за что я борюсь». Мучимый сомнениями, С(лащёв) подаёт в отставку, получает отказ и вынужден «остаться и продолжать нравственно метаться, не имея права высказать своих сомнений и не зная, на чём остановиться». Но для него «уже не было сомнений, что безыдейная борьба продолжается под командой лиц, не заслуживающих никакого доверия, и, главное, под диктовку иностранцев, т. е. французов, которые теперь вместо немцев желают овладеть отечеством… Кто же мы тогда? На этот вопрос не хотелось отвечать даже самому себе».

Те же муки испытывает булгаковский генерал Хлудов. Он ещё расстреливает и вешает, но по инерции, ибо всё больше задумывается, что любовь народная – не с белыми, а без неё победы в гражданской войне не одержать. Ненависть к союзникам Хлудов вымещает тем, что сжигает «экспортный пушной товар», чтобы «заграничным шлюхам собольих манжет не видать». Главнокомандующего, в котором легко просматривается прототип – Врангель, генерал-вешатель ненавидит, поскольку тот вовлёк его в заведомо обречённую, проигранную борьбу. Хлудов бросает главкому в лицо страшное: «Кто бы вешал, вешал бы кто, ваше превосходительство?» Но, в отличие от С(лащёва), который в мемуарах так и не покаялся ни за одну конкретную свою жертву, Булгаков заставил своего героя свершить последнее преступление – повесить «красноречивого» вестового Крапилина, который потом призраком настигает палача и пробуждает у него совесть. Все попытки С(лащёва) в мемуарах оправдать и приуменьшить свои казни не достигают эффекта (он утверждал, что подписал смертные приговоры только 105 осуждённым, виновным в различных преступлениях, но Булгаков ещё в «Красной короне» заставил главного героя напомнить генералу, скольких тот отправил на смерть «по словесному приказу без номера» – автор рассказа помнил по службе в Белой армии, сколь распространены были такие приказы). Конечно, Булгаков не мог знать эпизода с 25 шомполами из цитированного выше письма Троцкого, хотя поразительно точно показал в «Белой гвардии», что шомпола в качестве универсального средства общения с населением использовали и красные, и белые, и петлюровцы. Однако автор «Бега» не верил в раскаяние С(лащёва), и его Хлудову не удаётся опровергнуть обвинений Крапилина: «… Одними удавками войны не выиграешь!.. Стервятиной питаешься?.. Храбер ты только женщин вешать и слесарей!» Хлудовские оправдания, что он «на Чонгарскую Гать ходил с музыкой» и был дважды ранен (как и С(лащёв)…дважды раненный в гражданской войне, вызывают только крапилинское «да все губернии плюют на твою музыку и на твои раны». Здесь переиначена в народной форме часто повторяющаяся Врангелем и его окружением мысль, что одна губерния (Крым) сорок девять губерний (остальную Россию) победить не может. Смалодушничавшего после этого страстного обличения вестового Хлудов вешает, но потом Булгаков дарует ему, в отличие от С(лащёва), мучительное и тяжкое, болезненное и нервное, но – раскаянье».