Екатерина Мишаненкова - Фаина Раневская. Один день в послевоенной Москве Страница 8

В наркоматы, ЦК ВКП(б), Президиум Верховного Совета СССР, ну и конечно, в местные партийные органы шли мешки писем с индивидуальными и коллективными просьбами разрешить вернуться в родные места. Группа рабочих свердловского завода «Электоросталь», эвакуированных из Харькова, писала в Президиум Верховного Совета: «Мы считаем, что наступило время, когда мы, семьи которых находятся в Харькове, сможем вернуться в Харьков. Наши семьи эвакуироваться с нами не могли. Все время, больше трех с половиной лет, жили и живем, как солдаты на войне, т. е. ничего нет, кроме чемодана и вещевого мешка. Естественно, все наши устремления после войны – вернуться к семьям». Донбасские шахтеры писали кратко: «Мы, шахтеры Донбасса, эвакуированы в 1941–1942 гг., самоотверженно трудились во время войны. Сейчас война кончилась, отпустите нас к своим детям».

Ну а поскольку их не торопились отпускать, а наоборот, грозили уголовной ответственностью, рабочие начинали не слушаться, бежать с заводов, а иногда и бунтовать. Уже в августе 1945 года Секретариату ЦК ВКП(б) пришлось срочно принимать постановление по трем заводам, где положение рабочих было наиболее удручающим, обязав администрацию заводов и наркоматы принять срочные меры по удовлетворению законных претензий рабочих (за исключением разрешения на возвращение домой).

В коммунальной квартире. Москва, 1945 год

25 августа 1946 г. Совет Министров СССР издал Постановление «О мероприятиях по улучшению материально-бытовых условий рабочих, инженерно-технических работников и служащих предприятий, расположенных на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке». Но в основном это постановление так и осталось на бумаге – единичные попытки улучшить быт рабочих не слишком изменили общую картину. А на серьезные перемены – строительство нормального жилья, обеспечение инфраструктуры – пока просто не было денег. В 1947 г. ЦК ВКП(б) провел проверку угольных шахт Кемеровской, Сталинской, Карагандинской, Тульской, Ростовской, Челябинской областей. Проверкой было установлено, например, что на большинстве шахт Кузбасса и Донбасса условия труда по-прежнему оставались приближенными к военным и люди продолжают бежать оттуда при любой возможности. На шахте имени Сталина, например, более трехсот пятидесяти рабочих продолжали жить в землянках, а на шахте имени Кирова в землянках размером сорок квадратных метров находилось по десять-двенадцать семей (т. е. на одного человека приходилось меньше одного квадратного метра площади).

Впрочем, положение тех, кому удавалось сбежать с завода, вернуться в родной город и даже избежать уголовного наказания, оказывалось не намного лучше. Что их ждало? Большинство находили свои дома либо разрушенными, либо заселенными другими жильцами.

Была и еще одна проблема. Возвращаясь из эвакуации или с фронта, многие люди с удивлением и возмущением обнаруживали, что их комнаты заняты другими людьми. Так, за 1945 год было зарегистрировано 10148 обращений граждан по вопросам жилья, и 45,2 % из них составляли именно жалобы от прежних владельцев квартир и комнат, чье жилье оказалось занятым. В 1946 году число таких жалоб увеличилось в десять с лишним раз – до 133 405. Но в 1947 году поток обращений пошел на спад, видимо потому, что уже потерял актуальность – за эти месяцы большинство прежних жильцов уже успели вернуться, подать жалобы, и с ними как-то разобрались – кому-то вернули их прежнее жилье, а кому-то отказали в пользу новых хозяев, у которых обычно тоже были уже какие-то права на эту жилплощадь. Это, конечно, не значит, что жилищный вопрос перешел в категорию маловажных, он оставался очень острым до конца 50-х годов, когда уже при Хрущеве в стране началось массовое жилищное строительство. А в конце 40-х он просто перестал быть самым-самым важным, а стал всего лишь одним из множества важных вопросов, волновавших советских граждан.

На карусели. Ленинград. 1950 год

Керосинка

Репродукция картины «За мир» художника Валентина Задорожного. 1950 год

В сельских районах Смоленской области до войны было 288 555 домов, из них разрушенными оказались 130 000, в Псковской области из 107 092 домов разрушено было 76 090, в Орловской – из 240 000 домов пришло в негодность 100 590. В сентябре 1945 г., перед наступлением холодов многие крестьянские семьи, потерявшие свои дома, вынуждены были жить в землянках: в Смоленской области таких семей насчитывалось 14 930, в Псковской области – 18 594, в Орловской – 14 0001.

Острой оставалась жилищная проблема и для горожан, особенно в областях, подвергшихся в годы войны оккупации и наиболее сильно пострадавших от военных действий. Спустя два года после окончания войны в городе Великие Луки, например, более 800 семей еще проживали в землянках, а городе Новгороде из 29 тыс. городского населения 9 тыс. ютились во временных бараках, подвалах, землянках. Положение с жильем в стране улучшалось крайне медленно. В качестве иллюстрации можно привести данные 1956 г., когда прошло 11 лет после окончания войны: специальной проверкой, проведенной в 85 городах, 13 рабочих поселках и 144 сельских районах Брянской, Великолукской, Калининской, Калужской, Новгородской, Орловской, Псковской и других областях, подвергшихся во время войны оккупации или находившихся в прифронтовой зоне, было установлено, что 1844 семьи проживали в землянках и полуземлянках (из них 1440 семей в сельской местности), в развалинах зданий продолжали жить 1512 семей, в сырых и темных подвалах и полуподвалах – 3130 семей, в других непригодных для жилья помещениях (сараях, банях, кухнях, на чердаках, в железнодорожных вагонах и др.) – 32 555 семей.

Нельзя забывать и еще об одной категории граждан, чье положение было хуже любого другого. Это те, кто побывал в плену или оккупации или был угнан на работу в Германию. Секретарь Воронежского обкома по пропаганде Соболев на пленуме в 1945 году говорил: «Некоторые товарищи в агитационной и пропагандистской работе допускают такую ошибку: чрезмерное преувеличение западной культуры и соответственно недооценку нашей советской культуры… На эту сторону дела необходимо обратить тем большее внимание, что буржуазное влияние сейчас будет проникать к нам во все возрастающих размерах (репатриированные, возвращающиеся с фронта бойцы, побывавшие в западных странах и т. д.)». Ему вторил коллега из Брянского обкома: «Следует иметь в виду, что многие из демобилизованных были на территории буржуазных государств, видели капиталистическое хозяйство, буржуазную культуру и демократию и что отдельные из них, особенно политически слабо подготовленные, за время пребывания на территории буржуазных государств поддались буржуазному и мелкобуржуазному влиянию и будут проводить враждебную нам агитацию, восхвалять капиталистическую систему хозяйства, культуру и демократию».

В документах Управления Уполномоченного СНК СССР по делам репатриации на 1 февраля 1946 года числились 5 229 160 репатриированных граждан, а на 1 марта того же года – уже 5 352 754 человека. Для их приема в пограничных областях были созданы обнесенные колючей проволокой проверочно-фильтрационные пункты, где и решалась дальнейшая судьба возвращающихся на родину людей. И далеко не все выходили из этих пунктов свободными и восстановленными в гражданских правах. Некоторые из немецких лагерей отправлялись прямиком в советские.

Но и те, кому разрешали вернуться на родину, не становились полноправными гражданами. На них продолжало стоять клеймо потенциальных предателей. Местные власти не желали тратить на них выделенные из бюджета средства, заявляя: «Мы им тут контрреволюцию разводить не даем, сразу всех мобилизуем и отправляем на плоты, на сплав леса». А многие загсы даже не регистрировали детей репатрианток, рожденных за рубежом, заявляя, что это «не наши дети». В анкетах, обязательных при поступлении на работу или в высшее учебное заведение, появился специальный пункт о пребывании в плену или оккупации. У человека, отвечающего на этот вопрос анкеты утвердительно, практически не было шансов получить хорошую должность или поступить в вуз. Были, конечно, исключения, ведь и начальство кое-где понимало, что люди вовсе не виноваты, а сами являются жертвами. Но в целом ситуация для тех, кто был угнан в Германию или жил в оккупированных районах, оставалась ужасной, причем затянулось это состояние на годы.

Фронтовики возвращаются домой. 1945 год

В Харьков стали возвращаться из эвакуации – и не только харьковчане, но и жители других городов. Всех надо было обеспечить жилплощадью.

На оставшихся в оккупации смотрели косо. Их в первую очередь переселяли из квартир и комнат на этажах в подвалы. Мы ждали своей очереди.