Наталья Горбачева - Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих Страница 8

— Завтра дрова нарубишь?

— Бабуль, вообще-то болею я, не могу… — без обмана ответила я. — Не умею.

— Дя? — крякнула она. — Тут, мила, работать надо за ночлег-ти. И-и!

— Может, что полегче будет поработать?

— Полегче, мила, я и сама, — раздумывала она и, кажется, уже хотела захлопнуть перед моим носом расшатанную дверь.

В это самое время в подъезд зашел мужчина. Увидев нас, крикнул:

— Хозяйка, на постой берешь?

— Беру, мил, беру, — закудахтала старушка.

— А меня? — захныкала я. — Где я ночью искать буду?

— Да проходи. — Мужчина подтолкнул меня внутрь.

— Ето твоя воля, мил, девок ноне не беру, дрова привезли на зиму.

— Сейчас же весна… — сказала я, решив поймать старушку на слове.

— И-и, нехристь, — ответила она.

Мужчина толкнул меня в плечо, чтобы замолчала.

Выяснилось, что кудахтала не старушка, а несколько куриц, которые жили в квартире за загородкой около печки. Рядом с ними нам и велено было располагаться — на расстеленных по полу грязных матрасах.

— А простыни нет? — спросила я непонятно у кого: старушка скрылась в другой комнате.

— Вы что, первый раз? — удивился мужчина. — С собой надо возить. Ладно, у меня две простыни. — И он кинул мне вытащенную из рюкзака ткань. — Укрываться придется куртками. Ничего, слава Богу, тепло.

— Господи, куда я попала, — с испугом вздохнула я. — Люди как при царе Горохе живут.

— Ну, девушка, это уж кому как повезет. А вы не из боязливых?

— А что с Богом-то бояться? Не убьете ведь… а тырить у меня нечего, — спокойно сказала я, хотя желание было одно — бежать.

Та кошмарная для новоначального паломника ночь запомнилась надолго: куры квохтали, мужчина храпел, голову дурил жар от печки, преследовали какие-то странные звуки и шорохи… Только к утру, когда уже забрезжил рассвет, я заснула. Кто-то задел плечо, перешагивая через меня. Проснувшись, не поняла, где я?..

— Спишь, мила… — услышала хозяйкин голос. — Наш-ти на братскую молебну ушел. Ты из городских, что ль?

— Из Москвы, да… — ответила я, решив, что в этом курятнике ни за что не останусь.

— Обедню-ти продрыхла, поди хоть дрова покидай…

— Можно я поем сначала?

— Вона кипяток в кастрюле, — кивнула она на печь. — Выходи потом-то.

В ее отсутствие я рассмотрела при дневном свете комнату: нищета и грязь, чокнуться можно! С порога заглянула на хозяйскую половину: зашторенное окно, топчан, сбитый из досок стол с какой-то амбарной книгой, табуретки, несколько старых икон в красном углу. Я не удержалась — переступила порог, приоткрыла обложку замусоленной книги: аккуратным почерком в нее были вписаны какие-то молитвы и акафисты. Господи, что же это за уничиженное православие такое! А может, она сектантка?

Хорошо, что чашку с ложкой из дома захватила. «Кипяток» был температуры тела. Навела в нем растворимого кофе, достала бутерброд с сыром. Тоска зеленая… Зачем я сюда приехала?

Но когда вышла, уже с дорожной сумкой, во двор, на свежем воздухе, на солнце сразу как-то полегчало. Невдалеке хозяйка складывала поленницу наколотых дров. Я хотела незаметно проскользнуть мимо, но она крикнула:

— Сюды давай!

Представилось мне, будто это Анна Вячеславна поленьями ворочает, и так жалко стало старушку. Бросила на скамейку сумку и подошла к ней.

— Рукавицы-то хоть есть?

— Каки-таки рукавицы! — Старушка повернула ко мне голову, не отвлекаясь от работы.

В чем была, встала и я на конвейер. Она подавала мне поленья, а я складывала их повыше. Физический труд — это, конечно, духовное лекарство. За час монотонной работы вместе с потом вышла и хандра… Тут как раз подошел и другой жилец, позвал нас чаю попить с монастырскими пирожками. У него и кипятильник был, и сахар, и даже спички — вооруженный такой на все случаи паломник оказался. Спросила я у него, как к Крестьянкину попасть.

— Не знаю… — ответил он. — Я после молебна успел переговорить. Поколю дровишки, вечером и уеду.

— Ну вот… — огорчилась я.

— Не переживайте, простыню вам оставлю. Мне ее тоже один когда-то дал.

— Да я не про нее…

— Ну а какие еще проблемы? Дорогу осилит идущий, как говорится, — улыбнулся он. — Зайдите в пещеры, помолитесь. Бросайте все и бегите, там какая-то делегация в двенадцать приедет, может, с ней в пещеры попадете.

Толчок был дан. Я взяла с собой деньги и паспорт. Кресты на куполах монастырских храмов были видны от дома, дорога — прямая. По пути нахлынуло вдруг радостное чувство, что меня приняли в какой-то духовный оборот, пустили с горки — и я мчусь навстречу новым открытиям. Старое прошло, уже в вечности… Я стиснута обстоятельствами, но моя воля — свободна! Свободна избирать то, что важно для меня в этой жизни, а важно — следовать заповедям, идти за Христом — и будь что будет! Настоящее творчество — это сама жизнь, которая предлагает порой то, что ни предвидеть, ни придумать невозможно. И вслед за этим мажорным откровением пришло другое: к отцу Иоанну не попаду…

Я подошла к монастырским воротам, ничего не узнавая: лет десять прошло с того случайного утреннего заезда сюда из Таллина. Сколько же за это время воды утекло… Я снова спускалась по крутой, вымощенной камнем дороге вниз, к Успенской пещерной церкви. Как единственную старую знакомую, хотелось увидеть ту иконную лавку, в которой купила за десять рублей первую икону. Но лавки не было. Зато моя древняя хозяйка, наверно, из тех самых «странных», как тогда казалось, старушек и стариков, которые «суетливо крестясь, прошмыгивали в ворота монастыря»… Теперь мне бы и в голову не пришло так подумать.

Никакой делегации не предвиделось, народу на территории монастыря почти не было. Вход в пещеры и в Успенский храм был закрыт. Подойдя к будке дежурного, спросила:

— Скажите, пожалуйста… как попасть к отцу Иоанну?

— Пишите записку, передайте келейнице. Если надо, сам вызовет, — ответил он, наверно, тыщу раз повторенную фразу и закрыл окошечко.

— Где писать? — крикнула я.

Он кивнул на дверь келейного корпуса. Когда осторожно открыла дверь, пахнуло аппетитным запахом щей из кухни.

При входе в углу стоял стол, на нем лежали карандаши, бумаги не было. Завалялся у меня в сумке блокнотик. Перекрестившись на икону, села за стол, взяла карандаш. Что писать, не знала. Как расскажешь про мою жизнь с Вадимом на маленьком листочке? Невозможно. Промучившись с полчаса, решила писать записку в другом месте — у хозяйки, что ли… Пошла на разведку насчет обеда — покормили: всего-то щи с картошкой, а вкусно.

Решила погулять по окрестностям, подумать. Весеннее солнце припекало, вокруг монастыря, по склонам, пробивалась трава. Свернув в лесок — впервые увидела целые поляны синих очаровательных печерских синих подснежников — чудо какое-то, а в Москве снег не растаял… Ну почему люди не живут в любви и мире? Совсем не хотелось думать о проблемах, сам монастырский воздух умиротворял и успокаивал.