Нина Шацкая - Биография любви. Леонид Филатов Страница 8

Глава 6 Судьбоносный сон

Вдруг «что-то» как будто впрыгнуло в меня, подбросило и выкинуло вон с кровати…

Помню, проснувшись, долго не могла прийти в себя. Пронзительное чувство тревоги, чувство, очень похожее на страх, парализовало тело. Что-то заставляло сосредоточиться на очень важном. Сон! Я должна вспомнить сон! Предчувствие: там было важное для меня сообщение. Мучительное чувство — почему не могу вспомнить? А что-то кричало во мне: «Вспомни!!!» Измотало-измучило бедный мозг. Не вспомнить!

И самое странное случилось потом. Вдруг «что-то» как-будто впрыгнуло в меня, подбросило и выкинуло вон с кровати… С этой секунды я уже себе не принадлежала, и все мои дальнейшие действия были подчинены командам этого «что-то». Охваченная непроходящим чувством тревоги, может быть страха, в секунды, будто в лихорадке, привела себя в порядок, уже не помню, позавтракала или нет, — полетела в театр. И вот этот страх… — он летел рядом. В мозгу стучало только одно: успеть! Успеть!! Успеть!!! Бежала, задыхалась: боялась — не успею! И с какой легкостью меня несло. Чувство нереальности… Влетела в театр, еле затормозила в проходе, в конце зрительного зала. Внутренняя дрожь не давала сконцентрировать внимание, — если бы знать: на чем? Рядом, совсем близко, артисты. На сцене репетиция, не помню, может быть, спектакля «Под кожей статуи Свободы», — неважно, да мне было не до этого: что-то очень важное должно было произойти или со мной, или в театре, но обязательно это должно было коснуться меня. Я смотрела на сцену, не видя, не слыша, я слышала только свое безумное сердце, которое еле справлялось с работой и, казалось, еще немного — разорвется. Вздрогнула оттого, что кто-то сзади щекотнул-поцеловал в шею. Обернулась — Лёня! И как будто это поселившееся во мне «что-то» вдруг выбросилось из меня, освободило, и, обессиленная, уставшая от жуткого напряжения-наваждения, по моему, что-то пролепетав, я заплакала. Когда руки соединились, произошел сильный электрический разряд. И — начался обоюдный бред. Мы торопились сказать друг другу — что? — не помню. Уже гораздо позднее ни я, ни Лёня не могли вспомнить слова, которые тогда из нас вылетали. Был захлеб, несвязные, лихорадочные слова, понятные только нам двоим. И страха уже не было: я успела! И Лёня, которого тоже не должно было быть в театре и которого, как он потом вспоминал, тоже что-то толкнуло в то утро прибежать в театр, — успел! Мистика! Как не поверить, что мы, люди, подопытны, что все наши поступки, движения — чья-то Воля, нам недоступная, непонятная, но существующая. Мы называем это Судьбой. Судьба! В это утро мы с Лёней обрели друг друга, и начался наш долгий тридцатидвухлетний Роман, трудный, страстный и болезненный в силу наших семейных обстоятельств: оба были связаны с другими, как оказалось, чужими людьми. И несмотря на это, теперь жизнь была подчинена одной заботе — не навредить рядом живущим, оградить их и себя от людских пересудов и, скрываясь от чужих глаз, находить места встреч. И находили — в театре, в пустующих гримерных. Стояли, прижавшись целомудренно, как лошади, положив головы на плечи друг другу. Так продолжалось несколько месяцев. Секунды счастья. Однажды, взяв в ладони мое лицо, Лёня прошептал: «Я хочу, чтоб ты стала моей женой». — «Да», — выдохнула я, готовая на все: я любила и хотела быть рядом и с легкостью сбросила бы с себя обременяющую ношу своего брачного недоразумения.

А сейчас: «Да… да… да…»

Лёня к этому времени не был женат, находясь с другим человеком в гражданском браке.

Был огромный мир, и были мы — он и она, и враги — все остальные, наверняка неплохие, даже хорошие люди, у которых были глаза и уши, но от которых на долгие годы мы смогли скрыть нашу тайну.

С этих пор судьба постепенно стала опутывать нас, сначала осторожно, как бы прислушиваясь к обоим, а с годами путы становились еще крепче, пока два человека не превратились в одно целое с одной кровеносной системой. С этого времени началась наша биография любви.

Встречаемся с Лёней почти каждый день или в театре, или на улице вечером в каком-нибудь назначенном месте. Разговариваем обо всем, о нас, о жизни — иногда прошу Лёню разговаривать со мной стихами. И он, не раздумывая, приводил в движение свой поэтический дар. Или играли в буриме. Он любил меня веселить, но через некоторое время он замолкал, мы шли молча, думая об одном и том же: еще несколько минут, и нам придется расстаться. И мы углублялись в соседние переулки, находя какой-нибудь темный дворик, где подолгу прощались и все никак не могли проститься. Лёня нервно курил, делая мне какие-нибудь наставления и заранее назначая следующее свидание. Расставались каждый раз очень тяжело. Поздними вечерами он выгуливал свою любимую собачку Муську, очаровательное создание, и мы подолгу разговаривали уже по телефону.

В театр Лёня, как правило, приходил пораньше, чтоб увидеть меня, идущую в свою гримерную, а я, проходя мимо, изображала равнодушие, делая вид, что между нами нет никаких отношений. Он же, напротив, хуже скрывал свои чувства. Одна из актрис все-таки что-то заметила и передала своей подруге: «Посмотри, как Филатов смотрит на Шацкую! Когда идет за ней, будто дышит ею».

А я — как партизан, и это его расстраивало. Найдя подходящий момент, когда рядом никого не было, он хватал меня, пробегающую мимо, за руку:

— Что с тобой? Почему я не чувствую тебя? Я все время ищу тебя глазами, — ты ни разу не взглянула на меня.

— Родненький, так нужно, за нами могут наблюдать. Твои чувства тебя подводят, я люблю тебя.

— Ну, слава богу. Ты меня успокоила. Люблю тебя. Вечером позвоню. Пока.

— Пока.

И мы разбегались. Лёне все время нужны были ответные подтверждения своим чувствам, и, когда ему казалось, что таковых нет, у него происходила разбалансировка всего организма: он нервничал, не мог нормально работать и мог часами до меня дозваниваться, пока не дозвонится и не услышит успокоительное — люблю.

Несколько лет спустя сон, которого я также не смогла наутро вспомнить, повторился. Те же тревожные ощущения, только к ним примешивалось еще и чувство какой-то беды, которое я опять же связывала с театром.

Вечером у меня спектакль «10 дней, которые потрясли мир». Промаявшись в тревоге весь день, я наконец-то прибежала в театр прямиком в гримерный цех.

— Девочки, ничего страшного не произошло в театре? Мне приснился сон…

— Вчера на спектакле Лёню чуть не убило током…

— Где он? В больнице?

— Да вроде, говорят, дома…

Уже не слушая, как все это случилось, я ошалело, как безумная, бежала к выходу. До моего выхода на сцену оставалось 35–40 минут. На улице хватаю такси. Назвав Лёнин адрес, умоляю водителя стрелой лететь к дому, подождать у подъезда 3–4 минуты и также стремглав вернуться в театр. И меня совсем не заботило, что Лёня мог оказаться дома не один. Я ни о чем не думала: важно было увидеть его и успокоиться…