Петр Врангель - Воспоминания Петра Николаевича Врангеля Страница 8

Я застал у великой княгини занимавшего пост русского коменданта города генерала Казакевича, бывшего преображенца и флигель-адъютанта. Великая княгиня задержала нас более часа. Она подробно рассказывала нам обо всех последних событиях в Петербурге, об аресте и высылке в Персию великого князя Дмитрия Павловича, о коллективном письме, обращенном всеми членами императорской фамилии государю с мольбой о помиловании великого князя, об отказе в этом государя, о немилости, постигшей великого князя Николая Михайловича за резкое письмо его к государю, в котором высказывалась горькая и неприкрашенная правда. По ее словам, все ближайшие к государю члены его семьи ясно видели, какая опасность грозит династии и самой России, одна государыня не видела или не хотела этого видеть. Великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра государыни, сама великая княгиня Виктория Федоровна, княгиня Юсупова, мать убийцы Распутина, князя Юсупова, мужа княжны Ирины Александровны, пытались открыть императрице глаза, но все было тщетно.

– Я знаю Россию дольше и лучше тебя, – сказала императрица великой княгине Виктории Федоровне, – ты слышишь только то, что говорится в Петербурге, среди испорченной и далекой от народа аристократии. Ежели бы ты поехала с государем и со мной в одну из поездок наших на фронт, ты бы увидела, как народ и армия обожают государя.

Императрица, открыв ящик стола, показала великой княгине пачку связанных писем:

– Вот все это письма офицеров и солдат, простых русских людей. Я получаю много таких писем каждый день, все они обожают государя и просят об одном, чтобы он был тверд и не уступал всем проискам Думы…

Великая княгиня давала понять, что большинство членов императорской семьи и, главным образом, семья великой княгини Марии Павловны, признают необходимость изменить существующий порядок вещей и что в этом отношении с ними единодушен ряд наиболее видных членов Думы… Продолжительный разговор с великой княгиней Викторией Федоровной произвел на меня тягостное впечатление. Я, встречая великую княгиню постоянно в Петербурге, никогда к ней не был близок и самое желание ее видеть меня и откровенное посвящение ею во все эти подробности показались мне несколько странными.

Дальнейшие события и выступление великого князя Кирилла Владимировича во главе «революционного» морского экипажа в один из первых дней переворота объясняют, быть может, многое.

На следующий день я был приглашен обедать к королеве. Кроме королевы с дочерьми и великой княгини обедали статс-дама королевы и дежурный флигельадъютант, гофмейстерина великой княгини С. П. Дурново и я. Я сидел с королевой, которая была так же мила, как и красива. Глядя на нее трудно было поверить, что взрослые великие княжны ее дочери. После обеда перешли в гостиную, заваленную привезенными великой княгиней подарками для солдат. Я душевно был рад, что разговор не возвращался к тяжелым вопросам, затронутым накануне.

Вернувшись домой, я нашел телеграмму о состоявшемся производстве меня за боевое отличие в генерал-майоры. Генерал Крымов, заболевший за несколько дней до моего отъезда в Яссы, выехал для лечения в Петербург, и в командование дивизией временно вступил командир второй бригады старый полковник Железнов, уральский казак. С производством моим в генералы мне надлежало вступить в командование дивизией и я выехал на фронт.

В двадцатых числах января дивизия получила приказание перейти в район г. Кишинева. Здесь сосредоточивалась большая часть русской конницы с Румынского фронта. Богатая местными средствами и, главным образом, фуражом, Бессарабия давала возможность нашей коннице занять широкое квартирное расположение и в течение зимнего затишья на фронте подправиться и подкормиться.

Я повел дивизию крупными переходами. Стояла чрезвычайно снежная зима с обычными в этой части Румынии метелями. Однако привычные к зимнему походу забайкальские кони шли легко, и переход наш во вновь назначенный район мы сделали быстро и без особых затруднений.

Небольшой, чистый и благоустроенный губернский город Кишинев, обыкновенно тихий и молчаливый, был необычайно оживлен. Помимо моей дивизии в ближайшем к городу районе расположены были весь конный корпус генерала Келлера, Туземная, так называемая дикая, дивизия князя Багратиона… Масса офицеров всевозможных кавалерийских и казачьих полков наполняли театры и рестораны.

Радушное кишиневское общество радо было случаю оказать гостеприимство нашим частям и самому повеселиться. Представители местного дворянства и крупного купечества наперерыв устраивали обеды, ужины и балы, и военная молодежь после двух лет тяжелой походной жизни веселилась от души. Через несколько дней после прибытия дивизии кишиневское дворянство устроило для офицеров в Дворянском собрании бал. После танцев перешли в столовую, где на отдельных столах был сервирован ужин, причем дамы сами подавали, присаживаясь к тому или другому столику. Через неделю дивизия давала в том же Дворянском собрании ответный бал кишиневскому обществу. Из окрестных стоянок прибыло два хора трубачей и песенники. Разошлись только с рассветом. Среди беззаботного веселья и повседневных мелочных забот, казалось, отлетели далеко тревоги последних долгих месяцев и ничто не предвещало близкую грозу.

Одиннадцатого февраля прибыл из Петербурга генерал Крымов и дал новый повод местному обществу устроить в честь него ряд обедов и вечеров. Он так же был далек от сознания, что роковой час почти пришел и гроза готова разразиться. Негодуя на ставку и правительство, осуждая «безумную и преступную» политику, приводя целый ряд новых, один другого возмутительнее, примеров произвола, злоупотреблений и бездарности власти, он все же не отдавал себе отчета, что капля, долженствующая переполнить чашу терпения страны, уже повисла в воздухе.

На фронте и в тылу в дни переворота

Штаб дивизии расположился в 18 верстах от Кишинева в господском дворе «Ханки». В самом городе Кишиневе для чинов штаба, приезжавших в город по делам, была отведена небольшая квартира. Части дивизии располагались в окрестных деревнях в 10–12 верстах от города. Первые дни по приезде генерал Крымов жил большей частью в городе, я же помещался при штабе дивизии в господском дворе «Ханки». Первого или второго марта в городе впервые стали передаваться слухи о каких-то беспорядках в Петербурге, о демонстрациях рабочих, о вооруженных столкновениях на улицах города. Ничего определенного, однако, известно не было и слухам не придавали особого значения.

4-го или 5-го марта, в то время, как я сел ужинать, вернулся из города ординарец штаба дивизии Приморского драгунского полка корнет Квитковский и передал мне о слышанных им в городе слухах о всеобщем восстании в Петербурге и о том, что «из среды Думы выделено будто бы Временное правительство». Более подробных сведений он дать не мог. Часов в восемь вечера меня вызвал из города к телефону генерал Крымов. По голосу его я понял, что он сильно взволнован: