Борис Земцов - Зона путинской эпохи Страница 8

Прочитал последнюю запись с недобрыми словами в адрес тех, кто должен нас охранять и воспитывать, и покачал головой: «Погорячился, нельзя так озлобляться….» Но откуда взяться интеллектуалам в персонале колонии, если оклады там более чем скромные, если работа требует присутствия «с утра до вечера», если труд этот, мягко сказать, не очень престижен, если…. Да, что там говорить, снисходительнее надо быть, снисходительнее! Кстати, судя по информации о ситуации в других колониях (спасибо мобильной связи!), «положуха» у нас не самая худшая. Бывает, что и дураков в персонале встречается больше, и дерутся, бьют, наказывают куда чаще и куда более рьяно. Грех, словом, жаловаться, хотя и другое помнить надо: Никогда (ни в эпоху ГУЛАГа, ни во времена царской каторги, ни в какие прочие периоды отечественной истории) профессия тюремщика, профессия тюремного острожника почетом и уважением не пользовалась. И не во всех компаниях этим людям подавали руку. Кстати, как коллекционер-фалерист могу привести очень любопытный факт по этой теме. В царской предреволюционной России, в продуманной, взвешенной до мелочей системе государственных наград существовала медаль для службы в тюремной страже. И это в одно время с медалью за службу в полиции. Где-то я читал, что тогда в России служившие в полиции настаивали, чтобы их не путали с теми, кто служит по «тюремной части».

По старым тюремным понятиям «мужик»[6] – центральная фигура на зоне, требующая уважения, поддержки, защиты. Так было в эпоху сталинского ГУЛАГа (подтверждений тому в литературе великое множество), так было и в современных лагерях, по крайней мере, до недавнего прошлого. Во всяком случае, «воровские прогоны» (своего рода программные документы, регламентирующие все нюансы жизни криминального мира), с которыми приходилось знакомиться в московских СИЗО еще в 2007–2008 годах, продолжали тиражировать тезис об уважительно-главенствующем статусе «мужика». Теперь ситуация, похоже, радикально меняется. Боюсь, что наш лагерь в этой тенденции лидирует. И примеров тому, во всяком случае, в масштабах нашего отряда, великое множество. «Мужикам», многим из которых уже за пятьдесят, спальные места определены на сквозняке в проходной секции (части барака в непосредственной близости от «обиженных»). И это в то время, когда третья секция, куда более теплая и комфортная, целиком отдана «козлам» (арестантам, добровольно вставшим на путь сотрудничества с администрацией, занимающим ставки малоуважаемых должностей завхоза, дневального и т. п.). Зато на каждом собрании отряда «смотрун» и прочие представители блатной иерархии настойчиво призывают «мужиков» «делать взносы», «перечислять», «помогать», «уделять». Речь идет о взносах «на общак», на нужды тех, кто в изоляторе, в санчасти, в пользу тех, кто дежурит «на атасе», для тех, кто убирает в бараке, кто накрывает на отряд в столовой и т. д. и т. п. Верно, помогать неимущим надо. Правильно, делиться в тюрьме просто необходимо, но разве можно при этом «мужика», центральную персону лагерной жизни, стричь до «синевы», и это при наших зарплатах в сто рублей! Кстати, я просто не слышал о ситуации, когда тот же «блаткомитет» решил бы хотя бы один из актуальных для «мужика» вопросов (зарплаты, поощрения и т. п.).

Моя недавняя очередная «свиданка», вместо предусмотренных законом трех суток, составила только двое. Решение принималось начальником отряда, с участием завхоза отряда. Завхоз – уже упоминавшийся персонаж моего нынешнего окружения, часто путающий украинские и русские слова, запоминающийся внешностью – все-таки 200 кг живого веса. Присутствовал и его зам – Алексей («козел», знакомый мне еще по лагерю «Березовка», где он пытался подвизаться в библиотеке, то ли в качестве дежурного, то ли в качестве «шныря» при главном библиотекаре Василии В., «суперкозле», возглавлявшем актив всей зоны). Мои попытки отстоять свои трое суток с помощью общечеловеческих аргументов (едут издалека, не блещущие здоровьем жена и сын и т. п.) приняты во внимание не были. Начальник отряда (также уже ранее упоминавшийся капитан «Василиса») не поднимал головы от бумаг. Завхоз начинал клевать носом и откровенно похрапывал. Только рыжий Алексей затараторил отработанные: «Много желающих в этом месяце… на отряд выделили ограниченное количество дней, если не устраивает – можно перенести свидание на следующий месяц, возможно тогда с днями полегче будет». Скрипя сердцем, согласился на «обрезанный» вариант встречи с семьей. Проглотил обиду, отчасти смалодушничал, возможно, надо было упираться, настаивать, требовать положенных трех суток. Свидания в полном варианте в этом случае я бы добился, но оно бы перенеслось на месяц позднее, таковы здешние незыблемые правила. Но продлевать на месяц разлуку с близкими не хотелось, да и кто знает, что может стрястись за этот месяц. Переменчива судьба арестанта – вдруг переезд, новый этап, или, того хуже, какой-то «залет», по которому так легко угодить в изолятор.

Стоит ли рисковать? Короче, позволил украсть один день своего счастья. А чуть позже выяснилось, что свидание «козла» Рыжего, выпавшее чуть позже, чем мое, длилось…. аж шесть суток!

Скользнул взглядом по окружающим «декорациям», и только навскидку насчитал четыре вида решеток: фундаментальная, почти двухметровая решетка, отделяющая нашу локалку от прочего пространства зоны, не менее основательная решетка на пути к административному корпусу, решетка на подходе к «промке», ажурная декоративная, но все равно железная, но все равно решетка, на окнах барака. Решетка, как препятствие по перемещению по и без того ограниченному пространству. Решетка, как составляющая часть пейзажа. Решетка, как часть бытия. Решетка, как составляющая часть наказания. Решетка – символ. Решетка – напоминание. Смысл этого слова для меня отныне будет всегда связан с неволей, насилием, унижением. Еще совсем недавно это слово имело для меня иной смысл. Услышав его, представлял не тюремные «декорации», а что-то историко-художественное. Например: ставшую всемирно знаменитой решетку Летнего сада в Петербурге. Узнаваемую решетку столичного Александровского сада. Решетку Кремлевского сада в Туле (малая моя родина, город моей юности). Да, обстоятельства вносят в, казалось бы, устоявшиеся представления жесткие, необратимые коррективы.

Еще одна «мордобойная» новость. Двое моих соседей «схлопотали» по изрядной порции кулачно-пинковой педагогики. Хотя многие в отряде считают это наказание вполне заслуженным, если не сказать, сознательно спровоцированным. Эти двое, вечно озабоченные своими телефонно-виртуальными шашнями с представительницами слабого пола, отправились фотографироваться (в качестве фотоаппарата использовалась камера мобильного телефона) на фоне характерных лагерных достопримечательностей. Естественно, фотосессия была затеяна с расчетом на последующую пересылку дамам сердца. Кадр на фоне лагерной церкви (купола и вышки рядом – круто), кадр на фоне интерьера барака (сюжет спартанской обстановки, непременно должен вышибать слезу у слабого пола). А вот кадр на фоне кухонного интерьера (просто экзотика для вольного человека) не получился. Какой-то сверхбдительный прапорщик застал участников фотосессии, что называется, «с поличным» за попыткой сняться на фоне котлов, столов, и, разумеется, телефон изъял. Любители фотоэкзотики пытались спорить, пытались договориться «за деньги». Бесполезно. То ли свидетелей было слишком много, то ли обещанные деньги были слишком малы. Затеянный спор плавно перенесся на «вахту», где любителей экстремального фотоискусства банально поколотили. Неоприходованный, не запротоколированный телефон, разумеется, остался на «вахте», как «трофей». Скорее всего, через неделю-другую он всплывет в другом отряде, как приобретенный кем-то из арестантов «по своим каналам».