Вячеслав Бондаренко - Герои Первой мировой Страница 8

Вскоре после назначения в штаб фронта, размещавшийся в польском Седлеце, прибыл из Барановичей Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. «Совещание происходило в то время, когда страшная гроза уже висела над нашим фронтом, — писал в воспоминаниях Г.И. Шавельский. — Северо-Западный фронт не успел вполне оправиться после январского несчастья; на Юго-Западном фронте начался отчаянный натиск неприятеля. Наши армии стояли безоружными; всего недоставало: и ружей, и пушек, и пуль, и снарядов. Было над чем задуматься. Великий князь ехал на совещание сумрачным, подавленным…

На обратном пути великий князь был неузнаваем. Задумчивость и скорбь исчезли.

— Вы повеселели. Слава Богу! — сказал я за обедом великому князю.

— Повеселеешь, батюшка мой, поговоривши с таким ангелом, как генерал Алексеев, — ответил великий князь. — Он и удивил, и очаровал меня сегодня, — продолжал великий князь, обращаясь к начальнику штаба. — Вы заметили, какая сразу разница во всем: бывало, что ни спросишь, либо не знают, либо знают кое-что, а теперь на все вопросы — точный ответ; все знает: сколько на фронте штыков, сколько снарядов, сколько в запасе орудий и ружей, продовольствия и одежды; все рассчитано, предусмотрено… Будешь, батюшка, весел, поговоривши с таким человеком!

Потом мы узнали, что в этот день великий князь перешел с Алексеевым на “ты”. Это была высшая великокняжеская награда талантливейшему военачальнику. За всю войну никто другой не удостоился такой награды».

Ситуация для русской армии в весеннюю кампанию 1915 года действительно складывалась не лучшим образом. Мощный удар австро-германских войск, нанесенных по Юго-Западному фронту, послужил началом так называемого Великого отступления русской армии на линию старой государственной границы. Северо-Западному фронту Ставка устами Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича предписала оставаться на месте «на случай последующего нашего наступления вглубь Германии», но уже в первой половине месяца перспектива оставления левого берега Вислы отчетливо замаячила перед русской армией. Иначе ей грозил «польский мешок».

Из этого «мешка» силы Северо-Западного фронта сумели вырваться только благодаря полководческому таланту Михаила Васильевича Алексеева. Вовремя разгадав план противника, он сумел убедить великого князя в том, что приказ «Ни шагу назад!» станет губительным для армий фронта. С тяжелыми арьергардными боями русские покидали Польшу, но это было не паническое бегство, а достойное отступление. О сопротивлении наших войск можно судить по отзыву немецкого генерала Шварте: русское контрнаступление 13 июля он описывал как произведенное «по меньшей мере восемью корпусами», тогда как в реальности наступало только пять дивизий. Э. фон Людендорф в своих воспоминаниях свидетельствовал: «Предпринимались безрезультатные попытки окружить русских, а русская армия сравнительно благополучно уходила под нашим натиском, часто переходя в ожесточенные контратаки и постоянно пользуясь болотами и речками, чтобы, произведя перегруппировку, оказывать долгое и упорное сопротивление». И это несмотря на то, что нехватка вооружения и боеприпасов в русской армии возрастала буквально с каждым днем…

Единственным крупным промахом Алексеева-стратега, допущенным при осуществлении этого отступления, стала сдача крепости Новогеоргиевск (ныне Модлин, Польша). Вместо того чтобы эвакуировать эту крепость, Алексеев настоял на ее обороне. Генерал-лейтенант В.Е. Борисов вспоминал: «Во время борьбы в Польском мешке в первый раз у меня возник сильный спор с Алексеевым. Я… настаивал на очищении нами не только Ивангорода, Варшавы, но и Новогеоргиевска. Но Алексеев ответил:

— Я не могу взять на себя ответственность бросить крепость, над которой в мирное время так много работали.

Последствия известны. Новогеоргиевск оборонялся не год, не полгода, а всего лишь 4 дня по открытии огня немцами, или 10 дней со дня начала осады. 27 июля 1915 года обложен, а 6 августа пал. Это произвело на Алексеева очень сильное впечатление». В Новогеоргиевске сдалось в плен 83 тысячи человек, в том числе 23 генерала и 2100 офицеров (причем комендант крепости генерал от кавалерии Н.П. Бобырь перебежал к врагу), а в качестве трофеев противнику досталось 1204 орудия и более миллиона снарядов — и это в то время, когда каждый снаряд был в русской артиллерии на вес золота… Общие потери русской армии во время Великого отступления также были огромны — 2 миллиона 500 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, 2600 потерянных орудий. Враг захватил Польшу, Литву и Курляндию, не могло больше и речи идти о планировавшемся вторжении в Венгрию…

Позор капитулировавшего после десяти дней осады Новогеоргиевска был смыт героизмом гарнизона небольшой крепости Осовец, державшейся против превосходящих сил германцев 190 дней (!). Кроме гарнизона Новогеоргиевска, ни одна русская дивизия, с боями отходившая из Польши в Белоруссию, не попала в окружение. Ф. Кирилин, автор первого биографического очерка о М.В. Алексееве, так оценивал его роль в выправлении кризисной ситуации 1915 года: «Ум, опыт и неутомимая энергия Михаила Васильевича спасли в этот критический момент Россию. Он сохранил боеспособность Русского фронта… Заслуги генерала Алексеева, разбившего планы немцев уничтожить нашу армию, своевременно будут оценены историей». С ним солидарен и А.А. Керсновский: «На долю генерала Алексеева выпала исполинская задача вывести из гибельного мешка восемь армий — и это когда все сроки по вине Ставки были уже пропущены». Для сравнения подчеркнем, что в 1941 году ни один советский военачальник не смог организовать «стратегическое отступление» в рамках целого фронта…

О том, какие чувства испытывал М.В. Алексеев в дни Великого отступления из Польши, свидетельствует его письмо жене с фронта: «Быть может, было бы лучше, если бы я смотрел и переживал все это нервно, суетясь и волнуясь. Но сохранившееся совершенное спокойствие обостряет боль сознания своей беспомощности, заброшенности. Мой легкомысленный начальник штаба Гулевич живет мыслями, что неприятель понес такие потери, что дальше идти некуда и теперь конец. Я так смотреть не могу и не смею, не имею права, ибо могу погубить армию, дать подобие Мукдена, когда мне отрежут путь внутрь России.

Мне было бы легче, если бы я мог плакать, но я не умею теперь сделать и этого. Только тяжелый-тяжелый камень лежит на моей душе, на моем сознании. Нет, не всегда тягота посылается “по силам человека”, видимо, иногда суждено получать свыше сил. Быть может и вероятно, над моими действиями, мыслями, решениями нет Божьего благословения… Горькую чашу этого пью и я, и те, которых я шлю не в бой, а на убой, но я не имею права не сделать этого и без борьбы отдать врагу многое. Но средства все истекают, а настойчивость богатого и предусмотрительного врага не ослабевает. Вот условия борьбы, над которыми глубоко задумываюсь…»