Алексей Мясников - Зона Страница 8

В одной из боковых комнат проезжего коридора раздеваемся до трусов. Вытряхиваем мешки. Сахар с собой нельзя — изымают. Вещи — штаны, рубашка, куртка, ботинки — хочешь, сдавай на склад, хочешь, так оставляй, но с собой нельзя. Вижу блудливые глаза шмонающего прапора и наглую рожу помогающего ему зека, и не хочется с ними связываться, оставляю тряпье. Да и чего ему годами лежать на складе? Тут же шерстяные трикотажные штаны и рубашку проворный зек откладывает в сторону. Прапор требует снять трусы. Зачем, ведь нательное белье можно с собой? Оказывается, у меня не трусы, а плавки, а плавки не положено. Речь идет о белых трикотажных мужских трусах, даже с ширинкой. Я доказываю, что это не плавки. Прапор ярится. Подскакивает шустрый зек с угрозой: «Сдергивай такую-то мать!» У меня еще двое таких трусов — требую, чтоб отдали. Подходит на шум дежурный офицер. «Плавки хочет пронести, товарищ капитан», — показывает на меня возмущенный прапор. Капитан мельком глянул, видно ему такие трусы не в диковинку: «Оставь!» «Так они ведь женские»», — упрямится прапор. Капитан смеется и машет рукой идиоту: «Оставь!» В другой комнате тот же зек выдавал лагерную форму: черный хлопчатобумажный костюм, сапоги, фуражку, похожую на солдатскую немецкую, ее почему-то называют «пидоркой». Сапоги малы. Зек устрашающе пучит глаза: «Он еще выбирает! Шваркай отсюда такую-то мать!» Да, прием по высшему классу. Кое-как наспех преобразившись, черно-серой массой двинулись мы в проходную дверь на второй этаж административного здания. Завели в кабинет, где за столом сидит важный с волнистой проседью подполковник. Мы стоим, он сидит. «Я вам коротко расскажу об основных правилах внутреннего распорядка, — начал подполковник, — которые вы обязаны строго соблюдать». Подоконники заставлены горшками с какой-то растительностью и даже проглядывал огурец. Хозяйственный, видно, начальник, огородник, — наверное, добрый, — с надеждой подумал я и тут встрепенулся: подполковник заговорил о письмах — самый жгучий вопрос. «Переписка не ограничена, но вся просматривается, — говорил подполковник. — Уважайте труд спецчасти, всякой чепухи не пишите. А то тут некоторые каждый день вот такие послания строчут — так не надо. Если хотите, чтоб все письма доходили, то пишите пореже и, повторяю, ничего лишнего, никакой чепухи.

— Что такое чепуха? — вырвалось у меня.

— Что-о? — подполковник побагровел. — Умный нашелся! Я тебе напишу, вон отсюда! — заорал подполковник, вскакивая из-за стола. — 15 суток изолятора — вон!

Вот тебе и добрый огородник. И чего взвился? Я вышел в коридор ошарашенный: такое начало не предвещало ничего хорошего. Стою, жду, что дальше? Подходит крепкого сложения зек, опрятно одетый, на бирке фамилия «Налимов». Он уже подходил ко мне, когда мы стояли в коридоре в ожидании приема. Сказал, что он комендант зоны, подбодрил и зачем-то пообещал устроить мне место рядом с собой. Так что увидел меня как знакомого: «Чего стоишь?» «Выгнали, 15 суток объявили». «За что?» — испугался Налимов. Я рассказал. «А кто вас инструктирует?» «Не знаю, подполковник какой-то». «Сам хозяин!» — воскликнул Налимов и исчез, позабыв, наверное, обещанное покровительство. Наш этап вывалил из кабинета, куда-то их повели вниз, очевидно на зону. Мне же сказали, чтобы снова зашел в кабинет. Подполковник выглядел поспокойней, но голос злой: «Почему баламутишь? Ты у меня из ПКТ не вылезешь, понял?» Пытаюсь объяснить ему, что спрашивал без дурного намерения, просто хотел знать, чего нельзя писать. Подполковник почему-то опять побагровел и заорал: «Умный больно? Ты мне голову не морочь. Я тебе покажу политику! 15 суток! — что-то записывает. — Вот я у себя отметил — отправляйся в изолятор. Вон!» Снова я в коридоре, жду, когда меня уведут. Удивляюсь: даже фамилии не спросил, откуда он меня знает, ни разу не видев? Идут по коридору два офицера: подполковник и старлей. Носатый подполковник с конопушками на круглом, потасканном лице, с мешками под глазами, гуманно улыбается: «Идемте с нами». Заходим в дверь с табличкой «методический кабинет»: садимся приватно у стола, старлей несколько поодаль и подполковник говорит: «Алексей Александрович? Не удивляйтесь, мы о вас больше знаем, чем вы думаете. Не возражаете, если мы внесем ясность в наши отношения?»

— Против такого интеллигентного разговора я не возражал, по правде говоря, даже соскучился.

— Надеюсь, вы понимаете, — продолжал подполковник, — что в вашем сегодняшнем положении мы, — подполковник махнул рукой на старлея, — не виноваты, мы здесь не причем. Я предпочел бы встретиться с вами в других обстоятельствах, но, коли вас к нам прислали, — ничего не поделаешь, служба.

Я предпочел бы с ним вообще не встречаться, но досады действительно нет — меня посадили не МВД, а КГБ, который делает свое дело руками МВД, и в этом смысле мы оба невольники.

— Как вы собираетесь у нас жить? — вдруг спросил подполковник.

Я не мог тогда знать значения этого вопроса, я не знал еще кастового деления лагерного населения на «положительных» и «отрицательных», на тех, кто поддерживает линию администрации и на тех, кто не поддерживает, — и потому ответил просто:

— Как все живут.

Подполковник облучил меня многозначительной улыбкой и качнул головой: «У нас все живут по-разному, вы это скоро увидите. Вот вам начальник отряда, — он кивнул на старлея, — Виктор Васильевич Певнев, он вам все объяснит. Имейте в виду: вы у нас на особом положении. Вы будете жить один, советую не связываться ни с какой «семьей». Каждый шаг, каждое слово мне будет известно. Мне не хотелось бы, чтобы у вас были неприятности.

— Я постараюсь жить по правилам.

— Вот и хорошо, мы тоже стараемся по правилам. Если будут вопросы, замечания, что-то будет надо, приходите ко мне.

— А сейчас мне куда?

— Как куда? — удивился подполковник. — В отряд, где ваша группа?

— Так мне же 15 суток объявили.

— Уже? Кто?

— Подполковник какой-то, говорят, «хозяин».

— «Хозяин», «кум» — это блатной жаргон, вы так не говорите. А начальником этого учреждения являюсь я, и без меня никто не имеет права водворять в штрафной изолятор. Это был мой заместитель. Он человек добрый, но немного вспыльчивый, он погорячился. Произошло недоразумение, запомните: без моего разрешения никто вас никуда не посадит. Надеюсь, у нас с вами такой необходимости не возникнет, так ведь?

Ничего не скажешь, интеллигентность и доброжелательная улыбка начальника лагеря — приятный сюрприз. Будущее представлялось не таким уж мрачным. Не помню, в эту или в следующую одну из первых наших бесед, он спросил, не собираюсь ли я и здесь что-либо писать? Я ответил: почему бы и нет?