Польская супруга Наполеона - Сергей Юрьевич Нечаев Страница 8

Когда Наполеон заговорил с ней, она была так смущена, что не могла потом припомнить ни одного слова, обращенного к ней. Одного лишь она не могла забыть – «обворожительной и нежной улыбки, осветившей его лицо», вместе с которой «с его лица исчезала та суровость, которая сквозила в его взгляде».

И то, что испытывала графиня Потоцкая, наверняка испытывали все без исключения польские дамы.

* * *

Увидев Марию, Наполеон остановился и пристально посмотрел на нее. Да, это была та самая очаровательная блондинка с небесно-голубыми глазами и необычайной нежности кожей, с которой он разговаривал на почтовой станции в Блони и относительно которой ему недавно докладывал верный Дюрок. Она была миниатюрна и изящна, ее лицо одновременно было смущенным и светилось счастьем, и это придавало ей какой-то необыкновенно одухотворенный вид. На ней было простое белое платье и никаких украшений, кроме диадемы из цветов в белокурых волосах. Среди блестящих, разряженных дам она казалась воплощением невинности и скромности.

Наполеон сразу отметил то, что простой туалет молодой графини лишь еще больше украшал ее и в то же время открывал взору все ее прелести. Вопреки моде, она была почти не нарумянена, и это придавало ее красоте некий оттенок беззащитности. Одним словом, внешний вид ее был из той категории, что не ослепляет взора, но взывает к чувствам.

Наполеон жестом подозвал к себе князя Понятовского, с недавних пор ставшего наполеоновским генералом. Император шепнул ему несколько слов, и тот сразу же подошел к Марии.

– Император ожидал вас с нетерпением, – важно заявил князь. – Он счастлив увидеть вас. Он твердил ваше имя, пытаясь запомнить его. Ему показали вашего мужа, но он лишь пожал плечами и сказал: «Бедняжка!» А еще он велел передать вам приглашение на танец.

– Вы прекрасно знаете, князь, что я не танцую и у меня нет никакого желания менять свои привычки, – заявила в ответ Мария.

– Как же так! – возмутился глава польского временного правительства. – Император уже несколько раз осведомлялся о вас, говорил, что ему очень хочется посмотреть, как вы танцуете.

– Может быть. Но пока я воздержусь.

– Прошу прощения, но слова Наполеона – это… это… Это приказ. И вы не можете уклониться от того, что он сказал!

– Приказ! – удивилась Мария. – Приказ танцевать? В это невозможно поверить… Нет и еще раз нет! Я не флюгер на крыше, который поворачивается туда, куда подует ветер…

– Это что, бунт? – начал нервничать князь Понятовский.

– Да, я всегда бунтую против несправедливости и безрассудных требований.

– Но ради Бога! – воскликнул наполеоновский парламентер. – Вы только поднимите глаза и взгляните, чье поручение я выполняю. Он за нами наблюдает. Графиня, одумайтесь, я заклинаю вас!

– Вы компрометируете меня, князь, настаивая с таким жаром. Прошу оставить меня… На нас и так уже обращены все взоры.

Юзеф Понятовский удалился, так ничего и не добившись. Ему оставалось одно: найти Дюрока и рассказать ему все, пусть уж тот сам докладывает о его фиаско императору.

* * *

А тем временем вокруг прелестной незнакомки начали увиваться самые блестящие офицеры генерального штаба. То, что уже не было тайной для многих поляков, пока еще не было известно французам. Незаметно следивший за происходящим, Наполеон пустил в ход самые решительные средства, чтобы отстранить этих плохо осведомленных соперников. Больше всех усердствовал некий Луи де Перигор.

Чтобы не утомлять читателя длинным перечнем исторических лиц, не будем подробно рассказывать об этом человеке и о его родственных связях с всесильным министром иностранных дел Шарлем Морисом де Талейран-Перигором. Скажем лишь, что император подозвал к себе бессменного начальника своего штаба маршала Бертье и приказал ему немедленно послать этого адъютанта с ничего не значащим донесением… Ну, например… Вот пусть он отправится в шестой корпус. А тем временем Луи де Перигора сменил красавец Бертран. И снова подозвали Бертье, и теперь уже Бертран немедленно отправился с аналогичной «важной» депешей в штаб-квартиру принца Жерома Бонапарта под Бреславль.

Между тем танцы продолжались. Наполеон проходил по салонам, рассыпая вокруг себя любезные фразы, но мысли его были заняты совсем другим, и эти его любезности попадали не по адресу. В частности, у одной молоденькой девушки он спросил, сколько у нее детей, а одну старую деву: не ревнует ли ее муж за красоту; одну чудовищно тучную даму: любит ли она танцевать. Он говорил, как бы не думая, не слушая имен, которые ему называли, и взгляд, и внимание его целиком были направлены к той, которая одна только и существовала для него в этот момент.

Но долго так продолжаться не могло. И вот раздосадованный император пересек зал, расталкивая на своем пути гостей, и очутился перед Марией. Она опустила глаза. Сердце ее так колотилось от страха, что готово было выскочить из груди: еще бы, она дерзнула отказать самому Наполеону! Он уставился на нее и вдруг выпалил:

– Почему вы не захотели танцевать со мной? Не на такой прием я рассчитывал…

Мария молчала и не поднимала глаз. Какие-то мгновения он все так же внимательно смотрел на нее, потом протянул к ней руку. Вся дрожа, словно загипнотизированная, она начала танцевать с ним. Посмотрим теперь, как Мария сама рассказывает об этой сцене:

«В полном замешательстве, я даже не поклонилась ему. Я была так бледна, что он, показав пальцем на мое лицо и на мое белое платье, резко сказал: “Белое не идет к белому”. После этого он оставил строгий тон и спросил меня, чего я стесняюсь.

– Вы так воодушевлено говорили первого января, в чем же дело теперь? Я уверен, что вы что-то хотите мне сказать.

Его слова меня успокоили, и я высказала то, что хотела: что я и мои соотечественники стремимся к восстановлению Польши в прежних границах и надеемся, что, сокрушив своих врагов, он наденет польскую корону.

– Легко сказать, – проворчал он, – но если вы будете вести себя, как подобает, я подумаю над этим проектом всерьез.

И прибавил, понизив голос:

– Это не такой счет, который оплачивают по выполнении сделки – платить надо вперед».

Естественно, все это свидетельство самой Марии Валевской. Никто другой этих слов не слышал и не мог слышать. Однако все вокруг увидели, что