Ульрика Кесслер - Ричард I Львиное Сердце Страница 8

У этого идеального сына роль любимчика мог оспаривать только другой, обладавший еще более подходящими качествами — его незаконорожденный сын Готфрид, будущий архиепископ Йоркский, предполагаемая дата рождения которого — 1151 год. Для него Генрих определил духовную карьеру, однако, поскольку это противоречило желаниям самого Готфрида, то не стал его принуждать и в конце концов назначил канцлером двора. И он был единственным сыном Генриха, который принял его сторону в смертельной борьбе. И не показательно ли для отцовских чувств Генриха то, что этого сына, которого, по свидетельству Гиральда, он называл единственным настоящим сыном, а других — ублюдками, сорокалетнего и без соответствующего содержания, Генрих оставляет на произвол судьбы, на милость преемников.

В течение 1184 года, чередуя тактику кнута и пряника, Генрих II пытается добиться от Ричарда передачи Иоанну Аквитании, или хотя бы какой-то ее части. Видя неуступчивость Ричарда, он уполномочивает Иоанна силой отобрать то, что отписано ему отцом, и, поскольку тот не мог сделать этого, защищать его интересы вызывается его брат Готфрид, который собирает наемную армию и развязывает войну в Пуату. Ричард ответил вторжением в Бретань. В декабре 1184 года Генрих, который сам не брался за оружие, видимо, решает, что пора положить конец кровавой бойне, и вызывает всех троих сыновей в Англию для официального примирения. Там в Виндзоре на Рождество они встречаются со своей матерью. Однако уже в начале 1185 года Ричард и Готфрид вновь начинают воевать.

Все же Ричарду удается удержать свое герцогство. Что побуждало Генриха стремиться ввести Иоанна во владение Аквитанией?

В мае 1185 года Генрих отдает Ричарду новый приказ — на этот раз тот должен передать свое герцогство матери, и теперь Ричард немедленно подчинился. Предполагалось ли этим вызвать вражду между матерью и сыном? Но такая мера больше напоминает формальное наказание Ричарда, с помощью которого Генрих II пытался сохранить свое лицо и авторитет, в то время как Ричард получал гарантию на будущее. Каковы были практические последствия данной «передачи», неизвестно, однако, надо полагать, таковые отсутствовали. В Аквитании уже было три герцога: Генрих II, Элеонора и Ричард, и правящая верхушка Аквитании спокойно переносила эту троицу. Также очевидно, что, сколь беспечно во времена Генриха II ни относились к титулам, формальностям и всему, что имело к этому отношение, реальное распределение власти не вызывало никаких сомнений. Да иначе и быть не могло: Элеонора была в Аквитании источником права, Генрих II держал в своих руках власть, а Ричард был ее практическим исполнителем, как до, так и после происшедшего в последние два года обострения отношений. И без того в обиходной речи во всех провинциях, в том числе и в Аквитании, Генриха величали не его действительным в то время титулом, а «королем», причем, он, а не находившийся за тридевять земель король французский, был таким королем, с которым считались, и олицетворял здесь верховную власть. Если не принимать во внимание предшествующие события, можно было бы, пожалуй, заключить, что этим самым Генрих хотел противостоять ожидаемым или уже выдвинутым требованиям Филиппа о том, чтобы Ричард признал вассальную зависимость Аквитании от французского короля. Ведь если Ричард был лишь представителем власти в этой провинции, то не требовалось бы никакой присяги на верность, которая служила бы повышению авторитета Ричарда и умаляла бы значение Генриха, впрочем, Ричард ее все же дал Филиппу в конце 1183 года в отношении всех своих континентальных владений, так что надлежащие формальности были соблюдены. Хотя в мотивации подобных действий можно усмотреть одновременно политическую интригу против Филиппа и демонстрацию силы по отношению к Ричарду, данную акцию не следует рассматривать обособленно.

Наряду с выдвинутым в январе 1183 года требованием о ленной присяге Генриху Младшему в отношении Аквитании и последовавшим в сентябре 1183 года повелением передать герцогство Иоанну, Генрих предпринимает целый ряд действий, которые, — хотя и представляются неблагоразумными по мотивам и противоречивыми по политическим последствиям, — в одном совершенно последовательны, а именно, они направлены на уменьшение, и даже на полное лишение Ричарда власти. Как бы там ни было, несомненно одно — Генрих серьезно взялся за Ричарда. Об открытых угрозах, что имело место впоследствии, когда речь зашла об Англии, говорить пока не приходится, поскольку оба раза, когда Генрих развязывал против Ричарда войну, в его действиях не хватало последовательности. И если в 1185 году после «передачи» герцогства, матери непосредственная опасность свержения Генриха, казалось, была устранена, тот все чаще стал упоминать в разговорах об Аквитании имя Иоанна.

Теперь, когда все попытки рационального объяснения действий Генриха по отношению к Ричарду и Аквитании, представляются безуспешными, не лишним было бы бросить беглый взгляд на личность Генриха, характер которого некоторыми из его придворных описывается настолько живописно и правдоподобно, что перед нашим внутренним взором предстает яркая в физическом и психологическом отношении личность, чего не скажешь о прочих членах его семьи. Заслуживает внимания характеристика, данная ему Гиральдом, его ненавидевшим и знавшим его лично: «Именно «natura perversa»[3] короля Генриха изо всех сил стремилась рассорить сыновей и настроить их друг против друга, надеясь этими раздорами обеспечить себе мир и покой». И это представляется вполне правдоподобным.

Среднего роста, с бычьей шеей, дородный холерик с рыжей шевелюрой и широким лицом льва, Генрих был настоящим олицетворением королевской силы и неисчерпаемой энергии. Проявления королевской помпезности для него совершенно ничего не значили — одежда его мало чем отличалась от одежды слуг. Он не нуждался в фасаде королевской власти, поскольку и был этой властью — выставление напоказ богатства и роскоши он предоставлял другим, таким как Бекет. При этом Генриха ни в коем случае нельзя было упрекнуть в отсутствии культуры — он вел богатую духовно жизнь, был умерен в еде и выпивке, не был ни кутилой, ни жуиром, но беспокойным и неутомимым непоседой и, одержимый охотой, весь свой досуг проводил в седле. Его придворная жизнь, которую Вальтер Мэп лишь полушутя сравнивает с адом, отличалась хаотичностью. Генрих сам создавал и поддерживал этот хаос. Один из его преданных клириков Питер Блуаский как-то отметил, что Генриху, видимо, доставляло удовольствие в последнюю минуту менять свои планы на день и маршруты поездок, и он имел обыкновение сбивать всех с толку своими противоречивыми распоряжениями. К примеру, если объявлялось, что отъезд намечался где-то пополудни, двор все равно снимался с самого рассвета, и в страшной сутолоке грузились повозки и седлались лошади, поскольку Генрих вполне мог передумать и пожелать более ранний выезд, но король все не просыпался и мог спать до обеда, а все часами слонялись вокруг в ожидании предстоящего отъезда. Особо приближенные придворные вынуждены были расплачиваться за королевские милости, если верить их жалобам, «непристойными» условиями жизни: вследствие непредсказуемости маршрутов нередко хлеб был непропеченным, еда — несъедобной, вино — отвратительным, а зачастую не было даже крыши над головой. Жаловались и те, кому король был нужен по официальному или личному делу: король, галопом скачущий по стране, неожиданно появляясь то здесь, то там, был неуловим и непредсказуем, что, хотя и помогало держать в руках страну, но представляло собой подлинное бедствие для окружающих, которых это обрекало на полное изнеможение, превращая их жизнь в непрерывную бешеную гонку.