Александр Воронский - Желябов Страница 8

19 февраля 1861 г. знаменует собой начало новой, буржуазной России, выраставшей из крепостнической эпохи. Либералы 1860 годов и Чернышевский суть представители двух исторических тенденций, двух исторических сил, которые с тех пор и вплоть до нашего времени определяют исход борьбы за новую Россию"[10].

Чернышевский был социалистом-утопистом, мечтавшим о переходе к социализму через старую крестьянскую общину. В то же время он был революционным демократом, он проводил идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение царизма. Либералов он называл "болтунами". Далее тов. Ленин говорит:

"Росли силы либерально-монархической буржуазии, проповедывавшей удовлетворение "культурной" работой и чуравшейся революционного подполья. Росли силы демократии и социализма — с н а ч а л а смешанных воедино в утопической идеологии и в интеллигентской борьбе народовольцев и революционных народников, а с 90-х годов прошлого века начавших расходиться по мере перехода от революционной борьбы террористов и одиночек-пропагандистов к борьбе самых революционных классов".

Разночинцы-просветители, возглавляемые Чернышевским, были первыми пионерами революционного движения, в котором силы демократии и социализма были слиты пока воедино. Задача шестидесятников заключалась прежде всего в том, чтобы противопоставить свою идеологию дворянству. Они блестяще разрешили эту задачу в экономике, в политике, в искусстве, в морали, в быту. Переоценка ценностей совершалась под углом зрения критически мыслящего реалиста. Надо было освободиться от бытовой инерции, от авторитарного мышления, от вековечной формы: плетью обуха не перешибешь и т. д. Материализм и атеизм, критицизм, разум, права личности противополагались традиции, догме, чувству, стихийности, идеализму. Среди некоторой части разночинцев не были изжиты иллюзии, вызванные "эпохой великих реформ", — тем сильнее среди них звучала базаровская проповедь эгоизма, доходившая до утверждения, что народ сам по себе, а мы сами по себе. Огромное положительное значение имела борьба с семейной опекой, особенно среди женщин, за право учиться, самостоятельно устраивать свою жизнь, занимать места учительниц, фельдшериц и т. д.

Быстро наступившая реакция, правительственные расправы над радикальной интеллигенцией, каторга, ссылки, неудача польского восстания временно парализовали силы шестидесятников.

Вместе с тем "великие реформы" с каждым годом яснее и яснее обнаруживали свое настоящее лицо. Буржуазная реформа, проводимая к р е п о с т н и к а м и, всей своей тяжестью ударила по крестьянству. Остатки крепостничества в деревне соединялись с самыми кабальными, ростовщическими формами капиталистической наживы. Крестьянство страдало от феодальных пережитков и от молодого русского капитализма, хищного и безудержного. Немудрено, помещик, кулак, купец вызывали в крестьянах крайнее озлобление. Однако, как отмечал Ленин, рабство, разорение, нищета, невежество, бесправие пока мешали крестьянам политически оформить свою ненависть к имущим классам. Она нашла выражение в смутных чаяниях черного передела, в стихийных бунтах, в расправах над помещиками и их сподручными, в воспоминаниях о добрых патриархальных временах, отчасти даже в надеждах на царя, которому мешают облагодетельствовать народ баре и чиновники. Стихийное возмущение крестьянства оформила разночинная интеллигенция, но оформила по-своему.

Ломка натурального и крепостнического уклада, рост городов необычайно увеличили кадры т. н. свободных профессий. Разоряющиеся дворяне, крепнущие кулаки, растеряевское мещанство, чиновничество заполняли своими детьми средние и высшие школы. "Кухаркины дети", бурсаки, "прогоревшие" барчуки, сыновья и дочери врачей, земских служащих, учителей создавали подвижный и по тому времени многочисленный слой разночинцев. Однако, отечественная промышленность, торговля и сельское хозяйство, отягченные феодальными привесками, не могли в достаточной мере поглощать "умственных пролетариев". На культурные нужды, на образование тратились жалкие средства. Очень много разночинцев оставалось не у дел. Чиновничий аппарат был им враждебен по самой своей сущности. Права и самодеятельность земских организаций урезывались в пользу бюрократии. То же самое делалось в судебных учреждениях. Печать держали за глотку. Университеты и школы помпадуры все больше смешивали с участком и казармой. Жандармы и полиция сосредоточивали в своих руках все больше бесконтрольной власти. Поп, становой, исправник являлись недреманым царевым оком в деревне. Интеллигент-разночинец, враждебный дворянскому укладу и правительству, разобщенный насильственно с крестьянством, оказывался как бы в промежуточном положении. Правда, в городах возрастал рабочий класс, но разночинцам казалось, что в крестьянской стране рабочий не может иметь самостоятельного значения; к тому же сплошь и рядом рабочий был еще прочно связан с деревней, проникнут деревенскими настроениями и походил больше на крестьянина, только по несчастному стечению обстоятельств вынужденного временно пойти на фабрику, которая, по крайней мере, у нас, в России, по мнению разночинцев, чаще всего только развращает труженика. В таком же направлении надо было искать приложения молодых сил, где опора, где союзник в борьбе с деспотией? Промышленник, купец, крупная техническая интеллигенция, врачи, адвокаты, либеральная буржуазия искали только сделки с царем; на настоящую революционную борьбу русская буржуазия была неспособна. Оставалось крестьянство, огромная сермяжная Русь, обираемая со всех сторон. Не раз и не два шла она на господ, на чиновников, на царя восстаниями Некрасова, Степана Разина, Пугачева; казалось, еще жив был старинный дух пугачевщины. Накануне "эпохи великих реформ" крестьяне часто бунтовали, жгли помещиков. В крестьянстве жив был также общинный дух, общинный быт, взгляды на землю, как на "божью"; земля принадлежит тому, кто трудится на ней, земля— крестьянству.

Создавалась и крепла тяга интеллигента-разночинца к крестьянину-труженику.

На деле революционный разночинец хотел, чтобы Россия пошла не по прусскому, а по американскому пути. Прусский образец отстаивали либеральный буржуа, либеральный помещик. Однако лично эту радикальную программу крестьянской революции разночинец-народник окутывал иллюзиями и утопиями. Ему мерещились вольные, деревенские безгосударственные общины, для которых городская индустрия, тоже организованная на артельных началах, является только подсобным, второстепенным средством. Это был утопический, это был крестьянский социализм. Чем питался подобный утопизм?