Александр Кашкаров - Бом Булинат. Индийские дневники Страница 8

Когда мы вышли на прямую и очень узкую улочку, ведущую на Маникарнику, нас чуть не сшибла похоронная процессия: впереди бежали музыканты – били в бубны, свистели в дудки и терзали другие инструменты. Периодически они падали, изображая предсмертные конвульсии, катались по земле, не переставая стучать в барабаны. За ними родственники с гирляндами из оранжевых цветов несли тело на бамбуковых носилках, забинтованное в оранжевый саван и блестящую золотую бумагу, прикрывавшую лицо покойника. Замыкала шествие толпа людей с пучками курящихся благовоний, наверное, для того чтобы перебить трупный запах, коего я не почувствовал здесь ни разу, хотя сталкиваться с мертвечиной тут приходится ежедневно. Вообще, благовония – это прекрасное индийское изобретение. После того, как дым рассеялся, мимо меня пролетел огромный бык, следуя за процессией. Я еле успел отскочить на крыльцо, чтобы не оказаться на его рогах. Из-за угла вынырнула очередная процессия. Она, видимо, опаздывала; музыкантов не было, а покойник чуть не слетал с носилок, замыкающие шествие родственники еле поспевали следом. Не успел я и глазом моргнуть, как от шествия остался только дымок благовоний, перекатывающийся в солнечном луче.

На восходе солнца вся семикилометровая набережная заполняется народом. Сюда приходят для совершения ритуальных омовений в священной матери Ганге. Даже рядом с тем местом, где двадцать четыре часа в сутки сжигают умерших, люди купаются, чистят зубы, окунают в воду грудных детей.

По статистике на сто миллилитров воды из Ганга в районе Варанаси приходится около полутора миллионов бактерий при допустимом количестве в четыреста тысяч, то есть по правилам санитарии тут и в воду входить нельзя – но индусам на это плевать, они резвятся, полощут рты и радуются жизни. Справедливости ради следует отметить, что вода тут и вправду не воняет – помимо религиозных поверий существует мнение, что в русле Ганга находятся пласты серебра, дезинфицирующие воду.

Индусы же не заботятся о таких мелочах – для них Ганг чист по определению. Они верят, что раньше руслом Гангу служил Млечный путь. Но однажды царь Бхагиратха упросил Шиву спустить Священную Реку вниз на землю, чтобы кости его пращуров, совершивших в свое время много гадостей и недостойных дел, наконец, упокоились с миром. Считалось, что только Великий и гордый Ганг может смыть грехи почивших. Шива внял просьбе сердобольного и усмирил Ганг, прикрепив его к своей голове, а царь заставил среднее из семи разветвлений Ганга течь над костями своих предков, благодаря чему они освободились от наказания. С тех пор Ганг имеет второе имя – Бхагиратха.

Маникарника. Костры сожжения

Однажды во время прогулки по Маникарнике двое индусов завели меня в дом, окна которого выходили прямо на костры сожжения. Я сразу понял – это «приют вдов» Салмана Рушди[19] – хоспис, куда приходят бедняки, которые доживают здесь свои дни, прося милостыню на дрова для своего часа. Когда приходит время, их тела окунают в воды Ганга, потом кладут на костер и сжигают, а то, что не сгорает – челюсти, кости, зубы – выбрасывают в реку. Не сжигают только садху, беременных женщин, детей и укушенных коброй. Садху – так как они уже соединились своей жизнью с Шивой; детей – потому что ребенок это цветок жизни и сердце его безгрешно; беременных женщин – у них в чреве уже есть ребенок; укушенных коброй, потому что эта змея олицетворяет Шиву.

Повсюду сложены кучи кривых стволов, в которые вбивают клинья, раскалывают, а потом продают. Сожжение дело дорогое. Чтобы сжечь один труп, нужно от девяти до двенадцати тысяч рупий.

Выйдя на набережную, я остановился, чтобы поесть жареного арахиса. Наемные шудры, стоя по грудь в воде, охапками загребали смолистую поверхность воды у берега и выплескивали ее в корзины, затем промывали в поисках остатков украшений и золотых зубов. Пока я грыз орехи, появилась новая процессия – в золотом саване вынесли труп, уложили ногами в Ганг, затем втащили на сложенный из дров пьедестал. И вдруг из толпы к костру бросилась женщина в ярко синем сари и с отчаянным криком прыгнула в пламя, хватаясь за мертвое обугленное тело – волосы ее вспыхнули, красивое одеяние загорелось зелеными языками. Ее вытащили, облили водой, а она рвалась обратно, уже без криков, беспомощно обвисая на руках родственников. Когда она бросилась в костер – я испытал зависть. «Такого горя у меня никогда не будет» – подумал я и пошел домой, потому что начинало смеркаться.

Улица Бигали Тола

Странные воспоминания за сегодняшнюю ночь, наверное, они мне нужны. У меня есть любимые люди, друзья. Я – не герой, и если романтик, то только отчасти, я никогда не хотел стать летчиком или космонавтом. Я не японец и не индус. У меня все хорошо. Но я часто чувствую ноябрь, который воет, окутывает холодным туманом, сквозь который ни черта не видно.

Передо мной лежит прямоугольник конверта, мне уже не страшно и не стыдно – я посмотрю. Я знаю, что там написано – это не прощание и не завещание, криво выведено: «Зачем? Незачем. Секундная мелочная глупость в жизни, короткой или долгой – не суть важно…». Даже мне эта фраза ничего не объясняет. И вряд ли ее понял бы Арсений. Но я спокоен, что-то объяснилось само собой. Все выговоренные истории полезны, пусть и всплывают в моей памяти, как никчемные заплесневелые отрывки. А теперь надо успеть заснуть, перед тем как проснутся мартышки, японец с миской сухого гороха, пойдут мусорщики, послышатся шлепки босых ног, спешащих на омовение к Гангу – начнется привычное утро обыкновенного дня в необыкновенном городе. В конверте лежат билеты. Скоро мы уедем отсюда.

Половина второго – настроение хорошее. Лежу на кровати перед раскрытым окном. Передо мной уходящий в сторону Бигали Тола[20] переулочек с вывеской «Shiva Guest House». Дует теплый ветерок, заполняя комнату запахами специй и еды. Прямо под окном дети гоняют в футбол пластиковой бутылкой. Стрекотание швейной машинки внизу, цоканье шлепанцами по каменным плитам. Узкий переулочек утопает в проводах, как в паутине, по карнизам шныряют обезьяны, косые лучи солнца освещают стену справа.

Вот я покурил и забыл, о чем собирался писать, может, это и к лучшему. Как всегда, все закончилось чипсами. Сначала мы макали их в плавленый сыр, который я купил у бабки на Бигали Тола, а когда он кончился, я доел все в сухомятку. Растительное блаженство – мозг пустеет, взгляд стекленеет, приковываясь к одной точке, работают только челюсти, перемалывая остатки чипсов. Минута забытья – я растение.