Сергей Минцлов - Петербург в 1903-1910 годах Страница 8

Н. В. Клейгельс

— Что же, приняли меры?

— Да ведь это Васька Кот, Ваше превосходительство…

— Что ж из этого? Что вы сделали?

— Кот-с это… Ваше превосходительство… — совсем умирая от избытка почтительности и страха, пролепетал опять пристав.

Генерал рассердился.

— Кой вы мне черт Кота этого все поминаете, кто он такой?

— Кот?.. Сын… Ваше превосходительство… Ваш сын…

— Мой?.. Что вы, ошалели? Кто вам сказал?

— Они-с… Кот…

— Притащить его, мерзавца, сюда!

Кота притащили. Генерал с пеной у рта накинулся на него,

— Как ты смел, сукин сын и такой и эдакий, болтать вздор, что я твой отец? А?! Кто тебе сказал?

— Вы-с… — развязно ответил Васька.

— Я??? — генерал остолбенел. — Когда?..

— Да в прошлом году-с… Иду я по Александровскому парку, думаю — не знаю я ни папаши, ни мамаши, и так это грустно мне. Вдруг вижу, вы изволите идти с господином приставом, увидали меня, да как крикните: «пшол вон отсюда, так-то твою мать». У меня и отлегло от души. Слава те, Господи, думаю: мамаши не знаю, зато хоть папаша обнаружил себя!

Табло![43]

Кстати сказать — «Петербургский листок»[44] поместил портрет этого хулигана; в связи ли это прославление с потешающим город анекдотом — не знаю.

Хулиганъ (босяку): Ты, да я, — насъ двое.

«Герои нашего времени». Карикатура из газ. «Петербургский листок» (1903)

6 октября. Встретил утром на Невском проспекте странного субъекта в подряснике и с высоким посохом в руке. Несмотря на снег, он шел босой и с непокрытой ничем головою. Лицо широкое, пожалуй, приятное, обросшее густой большой бородой. Навел о нем справки, сказали, что это некий странник Василий[45], путешествующий в таком виде в самые лютые морозы и собирающий на построение церквей. Говорят, что он пользуется широкой известностью не только у простого народа, но и у сильных мира сего.

В царской семье есть глубоко религиозные люди: это вдовствующая императрица Мария Феодоровна и молодая — Александра Феодоровна. Обе бывшие лютеранки… Первая перед родами великой княгини Ксении была очень больна, и кто-то надоумил ее съездить на Смоленское кладбище, где похоронена «блаженная» Ксения; народ очень чтит эту могилу и по праздникам протесниться к ней бывает немыслимо. Туда ездят и возят массы больных, и вера в частые исцеления на могиле крепко живет в петербуржцах, не ошибусь, если скажу, всех слоев общества.

Государыня поехала на Смоленское и, помолившись, дала обещание, если выздоровеет, назвать первую же дочь Ксенией. Блаженная, вероятно, была очень польщена этим, и государыня выздоровела; вскоре родилась дочь, и назвали ее Ксенией.

Молодая императрица сделалась набожной после странного случая с ней. В царской семье есть обычай заезжать невесте перед венцом в Казанский собор и молиться там; неисполнившим это предание грозит бесплодием, или рождением только одних девочек. Когда Александре Феодоровне сказали об этом, она засмеялась и в собор не заехала. Презрение ее к стародавнему обычаю не понравилось, и тогда же многие стали многозначительно покачивать с неодобрительным видом головами. Угроза предания сбылась между тем над императрицей во всей силе: у нее родятся, несмотря на всевозможных Шенков[46] и К-о<мпанию>, только девочки. Такое странное исполнение предреченного, говорят, сильно подействовало на императрицу и круто повернуло ее в сторону православия. Государыня и по сие время часто посещает могилу Ксении и молится на ней.

13 октября. Мраморный дворец в Петербурге заслужил репутацию передового и либерального. Великий князь Константин Константинович[47] пользуется, или, вернее, пользовался одно время, благодаря своему «красному» оттенку и поездкам по России, широкой популярностью. Популярность эта, как слышно было, государю не понравилась, а казус с избранием Максима Горького в академики окончательно загнал в угол великого князя. Казус этот я слышал от поэта К. К. Случевского, гофмейстера, бывшего тогда главным редактором «Правительственного вестника»[48].

Рассказывал он следующее: однажды вдруг по телефону вызывают его приехать запросто, в чем был, в Мраморный дворец. Случевский приезжает, и вел. князь Константин Константинович с весьма довольным видом сообщает ему, что Максим Горький только что выбран в академики (выбор этот был произведен под некоторым давлением К. К.) и просит Случевского поместить сообщение об этом в «Правительственном вестнике». Пораженный Случевский спрашивает, где он прикажет поместить его — в отделе правительственных сообщений, или же как извещение от Академии? Вел. князь замахал руками и так как недоумевал, куда его сунуть, то порешили тиснуть его между рубриками. Случевский (старик крайне оскорблен всем этим и равнодушно не может говорить об этом избрании) отправился домой и, не желая брать на себя ответственность за помещение такого, наверное, нежелательного в высших сферах сообщения, передал в двух экземплярах копии — министру внутренних дел Сипягину, а другую начальнику Главного управления по делам печати на разрешение.

Заметка была помещена; на другой день Случевского вызывает к себе Сипягин и показывает ему собственноручное письмо государя, подлинных выражений которого не помню, но в котором ясно сквозило глубокое недовольство происшедшим и, между прочим, стояла фраза, что М. Горький хотя и талантливый человек, но работал еще слишком мало для того, чтобы удостоиться выбора в члены Академии.

Случевский передал свой разговор с великим князем. Сипягин подошел к телефону, попросил великого князя и передал ему содержание письма государя. И тут Случевский убедился, что великий князь струсил и… и отстраняет вину от себя, отказываясь от выраженного им «настоятельного» желания видеть такую заметку в «Правительственном вестнике» и сваливая все на Случевского…

Сипягин, тем не менее, передал все дело государю в надлежащем виде; Академия затем, под председательством того же Константина Константиновича, — как унтерская вдова, сама себя высекла, — исключила Горького из числа своих членов, и великий князь сразу же как-то притих в своем Мраморном дворце.

Затем он перенес тяжелую, кажется, психическую болезнь, и ярко взошедшая было в общественном мнении звезда его померкла в тумане.

16 октября. Телеграммы сообщили, что на кн. Голицына — главноначальствующего на Кавказе, произведено было «разбойниками» покушение. Его поранили кинжалом в голову, но не опасно; газеты подвиг этот относят на счет разбойников, общественное же мнение говорит другое.