Владимир Ленчевский - 80 дней в огне Страница 8

На НП начальник штаба полка капитан Дятленко спорит с командиром из артиллерийского полка. Дятленко просит дать огонька, артиллерист отказывается, уверяя, что уже истрачен один боекомплект, надо беречь снаряды: когда подвезут новые через Волгу — неведомо, а так можно и ни с чем остаться. Я вмешиваюсь, и это решает спор в пользу начальника штаба. Артиллерист сердито кричит по телефону. Как рачительный хозяйственник, он бережет каждый снаряд, зная, что огонек всегда пригодится, а пехотинцев считает страшными транжирами.

Вот заговорила наша артиллерия, и стала легче. Словно близкий друг к тебе подошел на помощь.

С удовольствием вслушиваюсь в четкие, хорошо согласованные залпы.

— Молодцы, — хвалит капитан Дятленко.

Командир-артиллерист польщен, но все еще дуется:

— Целый боевой комплект можно эдак выбухать, не следовало бы, не следовало!

Артиллерийская дуэль вступает в свои права. Уже заговорили немцы. Снаряды ложатся почти у самого НП.

Начальник штаба приник к телефону. Дятленко в восторге. Здорово повезло. Артиллерийский налет помогает решить кучу неотложных, давно задуманных задач. Он приказывает второму батальону отбить лишний десяток метров, территории завода. Капитан на кого-то кричит, кому-то доказывает. Бесконечно пищит телефон.

«Левый сын» — так на фронтовом языке назван второй батальон — продвинулся, и начштаба идет туда.

«И отлично, что продвинулся», — решаю я. Теперь немцам в Г-образном доме не до осмотра помещения. Наблюдатели их наверняка торопятся. Раз наши атакуют соседа, значит, могут и тут наступать. Сижу в блиндаже и представляю себе, как крадутся мои разведчики из подземелья, как они выползают из колодца. Впрочем, ловлю себя на мысли, еще рано, часы показывают лишь 23 часа 30 минут.

— Может, хватит, — умоляет артиллерист. Он в уме подсчитал все выпущенные снаряды, подвел итоги и злится.

— Еще минуту, — теперь уже умоляю я и говорю это ему каким-то извиняющимся тоном.

— Минуту, — вздыхает артиллерист. — В минуту сколько выпущено будет снарядов. — И он, вероятно, снова сердито подсчитывает и подсчитывает.

А я думаю об Ахметдинове. Сейчас этот татарин мне дороже всех в мире.

Вдруг грохот. Вернее, даже не грохот, а словно что-то черное упало на землю. Страшное, ни с чем не сравнимое. Смерть? Нет, что-то похуже. Падаю, и чудится — конец. Становится очень холодно. А тело обдувает горячий песчаный вихрь. Первое, что приходит в голову, — жив. Необычайно радостно это открытие. Стараюсь угадать, что случилось. Встаю не сразу и робко. В душе отвратительный, спирающий дыхание ужас. Затем радость, буйная, почти ребячья. Даже и не ранен. А вокруг все разворочено. Теперь уже не думаешь о себе. Рядом хрипит командир-артиллерист. Застонал и кто-то еще… Я пытаюсь помочь, но боюсь неумелыми руками причинить боль.

Минута-другая удивительной суеты, и все становится на свое место. Какие-то ловкие, внезапно появившиеся откуда-то санитары уносит раненых. Связисты деловито чинят поврежденную линию. Еще немного, и зуммерит телефон. Спрашивает Гуртьев, вездесущий комдив узнал о нашем несчастье. Мне нехорошо: спина потная и руки дрожат. Впрочем, голос Гуртьева успокаивает.

Но здесь нельзя оставаться. Мы переходим в соседние развалины. Не идем, а крадемся. Над головой светло — ракеты. Проклятые ракеты!

Близко стрельба. Несильная, но частая, значит, батальон атакует. Смотрю на часы — 24.00. Тут вспоминаю, наступило время встречи с разведчиками.

И снова вражеский налет. Падаю, встаю, снова падаю, снова бегу. Страх заменила досада — фрицы мешают добраться. Я сержусь, именно сержусь, потому что мне препятствуют продвигаться вперед. Внезапно гитлеровцы умолкают. Почему? Их накрыла действующая с левого берега артиллерия и «катюши». Наши любимые «катюши»! Артиллерия с левого берега! Если б не она, нам бы не удержаться здесь. Сколько раз мы благодарили этих умных наводчиков, которые из-за Волги помогали нам.

Наконец белый, особенно белый при свете ракет, домик, у которого назначена встреча с разведчиками. Домик цел, он поэтому и бросается в глаза. И вдруг я вижу Ахметдинова, ползущего с вражеской стороны, за ним еще двоих. Я подбегаю, мы падаем в какой-то ров, там можно и поговорить.

— Неудача, — шепчет старший сержант, — напали, а они — стрелять. Сопротивлялись, ни одного живого не взяли.

Неудача. Значит, усилия напрасны. И вспомнился убитый артиллерист, недовольный, что слишком щедро стрелял. Вот бы он сейчас ругался…

Медленно, теперь уже без особых предосторожностей спускаемся вниз. С Волги дует. На нам не до этого, не до личных переживаний. Состояние угнетенное. Стараемся продумать, как следовало поступить. Вина-то моя. Неверно расставил силы. Может, людей мало? Командир всегда виноват.

Перед докладом Гуртьеву расспрашиваю участников поиска. В блиндаже разведчиков уныло коптит светильник в гильзе. Ребята не спят. Вероятно, угадали по нашим лицам о неудаче и молчат, но молчат особенно угрюмо. А я снова переживаю свою вину.

Ахметдинов рассказывает, как выползали из колодца, как поднимались по этажам, как сбросили в лестничную клетку зазевавшегося автоматчика, как дрались в комнате и, наконец…

— Я взял у убитых фрицев солдатские книжки, вот, — и кладет на стол несколько длинных картонных тетрадок — удостоверений.

Разворачиваю одну, читаю фамилию обер-фельдфебеля пехоты, в другой — фамилию солдата, в третьей — тоже солдата, и вдруг… Затянутый в кожаный футляр офицерский документ, я едва не вскрикиваю: удостоверение офицера-танкиста Пауля Егера. На НП сидел фашистский разведчик, танкист. Мои уже догадались: дело успешное, а я бегу к Гуртьеву. Трудно передать мое ликование. Значит, жертвы не напрасны. Поиск оправдал себя. Командир дивизии слушает внимательно. Лицо у него сейчас очень сосредоточенное.

— Так, так, — констатирует он, — наши подозрения верны, — и удовлетворенно улыбнулся.

Гуртьев своеобразный комдив. Он много берет на себя. Он любит многое делать сам, но в штабную работу полковник не вмешивается.

В блиндаже начальника штаба мы обсудили план, как уточнить данные разведки, как разгадать замысел врага.

…Настала ночь. Какая по счету, не помню. Сутки слились друг с другом. Они терялись, сдваивались, полные утомления и тревог.

Я работал. Вопрос, который меня тревожил, дергал нервы, не находилось ответа. А разведчик не имеет права попадать в тупик. Между тем как объяснить загадку? Против нас уже который день находится некий таинственный запасный батальон. Он вступил в бой с первых же дней. Мой предшественник подробно о нем докладывал. Озадачивало одно: почему запасный батальон будто бессмертный? Меняются полки, дивизии, а ему хоть бы что.