Е. Мешаненкова - Муслим Магомаев. Биография Страница 8

Неудачи не сломили решимость Муслима Магомаева стать певцом. А возможно, они даже и помогли ему избежать звездной болезни, погубившей много хороших артистов. Успех достался ему не так легко, как он поначалу рассчитывал, что поубавило ему самоуверенности и заставило тщательнее учиться, работать над своим голосом и совершенствоваться.

Вскоре после возвращения Муслима в Баку на него обратил внимание профессор Бакинской консерватории Владимир Аншелевич. Вот он в отличие от московских знаменитостей сразу оценил талант юного певца и начал с ним заниматься, причем бесплатно, только из любви к искусству: он считал, что такой голос – слишком большая ценность и его надо обязательно развивать.

Аншелевич учил таким техническим премудростям работы с голосом, которые не могли дать обычные педагоги по вокалу. К тому же он первый заметил серьезный недостаток, которым Магомаев грешил и тогда, и позже (но уже сознательно) – любовь к напористому звучанию. Он пел так, словно хотел всех сбить с ног своим пением, считая, что чем громче, тем эффектнее получается. Это было следствием подражания его любимым итальянским исполнителям, пластинки которых он обожал слушать – именно для них было характерно такое напористое агрессивное пение. Но Аншелевич убедил Муслима, что певец должен быть прежде всего музыкантом, и голос – это тоже инструмент, который должен звучать чисто, как виолончель.

Эти уроки не прошли даром – Магомаев научился-таки справляться со своим голосом, настраивать его как музыкальный инструмент и выводить сложнейшие рулады, которые мало кому удаются. Сам он вспоминал, что если бы не занятия с Аншелевичем, вряд ли он впоследствии сумел бы так мастерски исполнять партию Фигаро в «Севильском цирюльнике» и песни на музыку XVI–XVIII веков, ведь они писались для певцов, которых учили совсем не так, как учат в наше время. Большинство современных баритонов поют их… может быть, и хорошо, но неправильно. А Магомаев благодаря Аншелевичу знал, как надо настраивать голос для исполнения старинных песен. И это было, кстати, нелегко – приходилось долго тренироваться, а стоило хоть на несколько дней прекратить занятия, и надо было все начинать сначала.

Вскоре стало ясно – делом всей жизни Муслима будет пение. А поскольку в школе вокала не было, зато было много других дисциплин, в которых будущий певец особо не нуждался, а потому их особо и не учил, и он сам, и его учителя поняли – надо переводиться из школы в музыкальное училище. Конечно, семья была не в восторге, все же школа давала более основательные знания по разным предметам. Но Муслим их успокоил, клятвенно пообещав после училища получить высшее образование, что впоследствии и исполнил, экстерном закончив консерваторию.

Но это было уже потом, а пока в училище случилось неожиданное – ему достался преподаватель по вокалу, который чуть не угробил его знаменитый голос! Причем, конечно, не со зла, он учил так, как считал нужным, но для Магомаева та манера, в которой его заставляли петь, совершенно не годилась – голос потерял чистоту, начал дребезжать. А спорить с преподавателем он не решался. Тогда он снова стал заниматься у Светланы Аркадьевны, правда теперь уже тайком, и через несколько месяцев сумел вернуть своему голосу чистоту звучания.

Впрочем, если не считать эту ложку дегтя, в остальном в училище все было хорошо, и учеба там дала Муслиму очень многое. Там хватало талантливых преподавателей, искренне любивших свое дело, и он быстро нашел с ними общий язык. Он учился, радовался жизни, радовался любимому делу и стремительно взрослел… по крайней мере, самому казалось именно так…

В оперном классе мы подготовили отрывок из «Мазепы» Чайковского, первый акт. Это был мой первый оперный спектакль. Затем был студенческий спектакль «Севильский цирюльник»… Жизнь в училище кипела, друзей и музыки было много. Поощрялась концертная практика. Мы много выступали, в том числе и в филармонии. Хорошо помню тот свой романтический настрой – ведь я занимался любимым делом. Педагоги училища не ограничивали свободу своих студентов, поэтому мне и нравилось здесь учиться. В музыкальной школе такого не было: там мы были ученики, которых держали в строгости, а здесь я чувствовал себя взрослым, самостоятельным…

В какой-то степени это резкое ощущение взросления сыграло с Муслимом Магомаевым злую шутку. Дело в том, что именно тогда он впервые серьезно влюбился. Произойди это немного пораньше, возможно, и прошло бы легче, в конце концов это нормально для его возраста – летать на крыльях любви, встречаться с девушкой, писать ей стихи, водить в кино. Но Муслим же чувствовал себя взрослым, а взрослые люди не гуляют, держась за ручку, а женятся. И именно это он и был настроен сделать.

Любопытно, что бабушка и дядя почувствовали его намерения даже раньше, чем он сделал Офелии – такое грустное и романтическое имя носила его возлюбленная – официальное предложение руки и сердца. Видимо, они очень хорошо его знали. Дядя, правда, не стал ничего делать, он считал, что такие вопросы мужчина должен решать сам. А вот бабушка действовала более решительно, тем более что ей было не впервой вмешиваться в судьбу любимого внука – когда-то она отвоевала его у матери, и юная Офелия не казалась ей такой уж сильной соперницей.

Действовала она просто и без изысков – тайком забрала паспорт Муслима и спрятала его у соседки, чтобы он не мог жениться, никого не ставя в известность. Но ей не повезло, а может, просто не было времени придумать более безопасное место. В любом случае общительная соседка быстро разболтала, что необходимый документ находится у нее. Разозленный таким вмешательством Муслим не стал долго тянуть, забрал паспорт и тут же расписался с Офелией, а родственников просто поставил перед фактом.

Бабушка, конечно, рыдала. Джамал обошелся без скандалов и угроз, а лишь спокойно и веско напомнил племяннику, что такое решение означает, что детство закончилось, теперь он взрослый семейный человек и должен сам заботиться о себе и своей жене. «Будешь плакаться – не поймем», – сказал он.

Муслим с Офелией ушел жить к ее родителям, где лодка их романтики серьезно столкнулась с бытом и чуть не разбилась. Джамал был прав – любовь любовью, а семью надо чем-то кормить. Так считала и мама Офелии, не желавшая терпеть зятя-иждивенца. Впрочем, он и сам не собирался жить у них на содержании и начал спешно искать работу, что при его голосе оказалось не так уж сложно.

Приняли меня в Ансамбль песни и пляски Бакинского округа ПВО. Коллектив был настолько хороший, я бы сказал, не хуже знаменитого Александровского, что и спустя столько лет хочется пропеть ему оду. Украшение ансамбля – конечно, его солисты. С Иваном Сазоновым мы были конкуренты – соревновались, кто больше аплодисментов сорвет. Сазонов был чисто русский тенор, и пел он в манере Лемешева, Козловского. Работал в ансамбле и некто Александр Жбанов, прекрасный тенор. Он наслушался итальянцев и пел как итальянец. Но его редкие природные данные были обратно пропорциональны его умственным способностям. Мягко говоря, он был тупицей: простую арию учил месяца два-три. За время работы в ансамбле у этого самородка накопилось в репертуаре всего четыре вещи – ария Калафа и три песни. Одна из них была, кажется, «Вдоль да по речке…». Вспоминаю этого певца, иронизирую по его поводу, а во мне и сейчас звучит его божественный голос.

В ансамбле у меня появился замечательный друг Володя Васильев, с которым мы дружны до сих пор. Редкий меломан – музыку слушал с утра до вечера, обожал итальянскую оперу. Некоторое время Володя поработал в филармонии, после ансамбля ПВО пел в разных хоровых коллективах. Однажды даже подался в Бакинский театр оперетты и показал себя очень хорошим артистом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});