Лидия Авилова - Воспоминания Страница 8

Голдинский дом был большой, старый, в два этажа. Я уже совсем не помню его, но помню, что комнаты были большие, высокие, что их было много и что, кроме того, были длинные коридоры. Меня с m-lle Кристин положили в одной комнате, и она тоже была большая, высокая, скудно освещенная одной свечой.

— Мне страшно, — сказала я, как только мы легли, — мне ужасно страшно!

M-lle Кристин взволновалась:

— Чего вы боитесь? Почему?

Я рассказала ей все, что я слышала от Аксиньи Егоровны и, рассказывая, дрожала как в лихорадке.

— Но ведь вы знаете, что все это выдумка, что ничего подобного не может быть, — успокаивала меня m-lle.- Voyons! C'est ridicule [23]. Нельзя так распускаться!

— Но мне страшно! — повторяла я. — Она придет! Я чувствую, что она придет! Она примет меня за Надю и потом узнает и рассердится.

— Стыдитесь! Вы верите таким сказкам? Постарайтесь заснуть, и завтра вы посмеетесь над своими страхами.

Но я заснуть не могла.

— Как она ходит? — думала я. — Со свечой или без свечи? Кажется, Аксинья Егоровна говорила, что со свечой. Иначе, как она могла бы вглядываться и искать?

— Вы не спите, m-lle?

— Нет. И вы можете быть спокойны, что я не засну. Хотите поговорим?

— Куда мне деваться, m-lle? Я чувствую, что она сейчас придет, что она уже близко…

— Но это, наконец, смешно и глупо! Вы взрослая девушка.

— Идет… — простонала я. — Боже мой, она идет!

Я слышала какой-то шорох, чье-то дыхание, и, чтобы не видеть и не слышать, уткнулась лицом в подушку. О, как страшен был весь этот большой старый дом и напротив, через выгон, эта церковь с огоньками в окнах. Церковь, в которой, в двойном гробу, лежала Надя. Если бы Варвара Яковлевна увидала бы эти огоньки, может быть, она поняла бы? Может быть, она успокоилась бы? Обе они теперь мертвые… Разве мертвые еще боятся смерти? Они должны быть вместе. А она ходит и ищет и сейчас придет, сейчас…

Я чувствовала, что надо мной кто-то стоит, и невольным движением вскинула голову и взглянула… Со свечой в руке надо мной наклонилась белая фигура с незнакомым мне бледным лицом, и чья-то рука протянулась надо мной. Я дико закричала и уже не помню, что было потом со мной. М-lle Кристин говорила со мной, успокаивала, упрашивала опомниться. Нет! Я все еще не узнавала ее. Я никогда не видала ее в ее длинной ночной рубашке, с заплетенными косичками около ушей, с таким изменившимся лицом, которое было так чуждо без ее пышно нагофрированных седых бандо с пробором посередине, без вставных зубов. Я узнавала только ее голос, но и он, дрожащий, испуганный, казался мне подделкой, какой-то хитростью той, которая хотела обмануть меня. Вместо своей Нади она нашла и узнала меня. Разве не должна была она возненавидеть меня за это? Почему я, а не Надя?

— Да придите в себя! — говорила, умоляя, m-lle Кристин. — Видите же вы, что это я? Выпейте воды. Успокойтесь. — И от волнения она лила воду из стакана на мою постель. Я уже начинала понимать, верить. Ужас мой проходил, и я уже с доверием держалась за ее руку, но достаточно было колебания огонька свечки, тени, пробегающей по ее лицу, чтобы цепкий страх опять накидывался на меня, как дикая кошка.

— М-lle! — кричала я. — М-lle! Почему вы смеетесь? Нет, это не вы! Почему вы смеетесь!

Конечно, она не смеялась.

— Зачем вы делаете гримасы? Нет, вы не обманете меня, нет.

Она догадалась одеться. Потом придвинула кресло к моей кровати и села. Так она была больше похожа на себя, и я успокоилась. И всю ночь она просидела рядом со мной, а я лежала с широко раскрытыми глазами, вздрагивая при малейшем шорохе, и чувствовала, как велик, пуст, несчастлив и страшен темный дом, как стоит Надин гроб в пустой, страшной церкви, как горят огни, как неподвижна и бесконечна ночь и как тяжело, жутко бьется мое сердце.

М-lle говорила почти без умолку и вдруг замолчала. Я оглянулась на нее и увидела, что голова ее склонилась и покачивается. Она задремала. И в то же время я увидела, что два больших окна нашей комнаты чуть-чуть поголубели, и за ними уже не было ночи, а было что-то мутное, что-то живое. Огонь свечи пожелтел и стал неприятным.

Я привстала и тронула m-lle за руку.

— Идите спать, дорогая… Ложитесь… Я теперь не боюсь.

— Нет, нет… — сконфуженно сказала она. — Я не спала. Я не устала.

Но она оглянулась и тоже заметила рассвет.

— Как мне совестно, — сказала я. — Я всю ночь мучила вас! — И я уже сама не могла понять: что же это со мной было? Как я могла поверить словам Аксиньи Егоровны? Ни тени страха уже не оставалось в моей душе, я была сконфужена, спокойна и ужасно утомлена. И, засыпая, я чувствовала себя в милом, родном, когда-то таком веселом доме. И ничего не было страшного, а было в нем только грустное, ласковое, как заплаканное лицо старого человека. Зачем Надиной маме искать Надю? Конечно, они теперь вместе, и им хорошо. Они так стосковались в разлуке!

На другой день Надю похоронили, а меня увезли домой.

[Окончание гимназии]

Я держала выпускные экзамены. И вот на выпускном экзамене по русскому языку случилось нечто, что я сочла чудом. Перед тем как начать вызывать учениц для устного ответа, наш учитель стал раздавать листки с письменными работами. Это были «характеристики» и сочинения на вольные темы. «Перед тем, как отдать вам листки, мы решили прочесть одно сочинение вслух, — заявил он. — Я прочту его классу как самое выдающееся».

Это сочинение на вольную тему было мое, но этому было так трудно поверить, что я слушала и недоумевала: почему оно мне так знакомо?

После чтения меня сейчас же вызвали к экзаменационному столу, где сидели директор, инспектор, начальница, ассистенты и другие лица. Устного экзамена я не держала. Меня расспрашивали о том, что я читала, кто мои любимые писатели. Мне пришлось признаться, что я уже давно пробую сама писать и что у меня уже много своих рассказов и повестей. Между ассистентами был приват-доцент Бартер, и он, недоумевая, спросил: «Но почему у вас в году за сочинения не высшие баллы?» Я ответила, не задумываясь: «Ах, ведь классные сочинения такая скука! Да это и не сочинения… Всегда характеристики, то есть изложение мнения Сергея Алексеевича». И тут я заметила, как Сергей Алексеевич покраснел и закашлялся. Мне поставили 12 с двумя крестами и отпустили. Но, когда я уходила из залы, Бартер догнал меня и спросил, согласна ли я прочесть ему какой-нибудь мой рассказ, и тут же записал мой адрес. Этот удивительный случай на экзамене изменил всю мою жизнь. Бартер рассказал обо мне Виктору Александровичу Гольцеву, расхвалил мой рассказ, который я ему прочла, и Гольцев пригласил меня к себе со всеми моими рукописями. Мой первый визит к Гольцеву был моим вступлением в тот мир, который так притягивал меня и который казался мне недоступным. Жил Гольцев в маленьком домике около Успенья на Могильцах[24]. Уютно смотрели окошечки домика на тихий, безлюдный переулочек.